Весь Валентин Пикуль в одном томе

Жив! — это первое. Второе дело — выбраться из обломков. Задрав штанину, он подтянул протез. Хромая, обошел самолет, выдернул из кабины авиапулемет. Взял два пенала с патронами, прикинул в уме — сколько ему шагать. Сковырнулся он где-то за Памерортом, — значит, до Куйваста верст сорок, не меньше. Протез скрипел, как несмазанная телега. Культя, конечно, скоро будет в крови. Но… Не пропадать же здесь!

На дороге он встретил человек сорок немцев. Это не самокатчики, которые нахально несутся вперед — только вперед, чтобы наделать паники. Это немцы из десанта, который сливается из трюмов — кораблей на Эзель, словно жидкость из бездонного чана… Прокофьев-Северский: лег за камнями и короткими очередями согнал немцев с дороги.

— Вот так с ними надо! — сказал, поднимаясь в рост.

Пошел дальше, думая о своей культе, которая с болью ерзала в ямке протеза. Врачи ему говорили: отнимем ногу и выше, если не станете беречь себя. Выше — это еще сантиметров десять. Под самый пах! Тогда не полетаешь… Всю дорогу отважный летчик отбивался пулеметом от немцев, и про него можно смело сказать, что он прошел через весь Эзель с боями.

В одном эстонском хуторе он заглянул в дом:

— Эй, бабка! Дай масла… только не пугайся.

Сливочным маслом густо смазал шарниры протеза. Уронил голову на доски стола. Нет, только не спать. И пошел дальше. У него осталось еще полпенала патронов. Пулемет натер плечо, лейтенант перехватил его в руку, как тяжелую дубину. Каждый шаг — боль, которая от культи въедается в сердце. Мягок мох на полянах, сладки ветреные грезы на опушках, хорошо голове полежать на ворохе шуршащих листьев… «Нет! Не усну». Вечером он подошел к Орисарской дамбе — в самую заваруху паники, в самое позорище.

Комиссару Вишневскому он сказал на переправе:

— А меня ты пропустишь. Мне в Ревель. За новым самолетом.

И такая была убежденность в этом человеке, истомленном страданием и болью, что Вишневский велел матросам:

— Подсадите его в машину — это наш!

В автомобиле он уснул. А дальше — как по графику: миноносец «Эмир Бухарский», спешащий в Гапсаль на переборку машин, затем был вечерний пустой поезд на Ревель, и он выспался в вагоне. С ревельского аэродрома Прокофьев-Северский пригнал новый самолет, а утром его видели снова — парящим над Моонзундом…

Ну, разве можно таких людей победить?

* * *

Упругий ветер летел с зюйда — не по-южному леденящий. Адмирал Бахирев сказал:

— Пришла пора топить суда на канале Соэлозунда. Когда выйдет из Рогокюля «Латвия»? А что там с минзагом «Припятью»?..

Людские судьбы — как синусоиды: то взлет, то падение. Еще вчера адмирал Бахирев молился на Корнилова как на святого. А сегодня он, даже без натуги, свершает большое дело: под его началом флот бьется за революцию. Профессиональная привычка берет верх над другими соображениями. Пройдет еще один год, и по приговору петроградской ВЧК адмирал Бахирев будет расстрелян, как собака. Был взлет синусоиды, потом кривая линия судьбы покатилась вниз — адмирал станет ждать Юденича, как ждал когда-то Корнилова…

— Передайте на «Латвию» — топить ее! — приказал он.

Ветер крепчал. Буксиры, надрываясь, тянули за собой пароход «Латвию», забитый камнями, чтобы закрыть немцам дорогу на плес. Возле острова Руке-Para тросы лопнули, и «Латвию» понесло ветром… дальше, дальше. И выперло на камни.

Доложили Бахиреву: не получилось. Старк торопил штаб:

— Минную дивизию треплет на якорях, машины постоянно на подогреве, и они устали. Вахты кочегаров валятся с ног… Когда же вы поможете нам и завалите минами Соэлозунд?

Эта ругань начмина дошла и до Бахирева.

— Радируйте на дивизию Старка, что «Припять» к постановке мин на канале уже вышла…

* * *

«Припять» к постановке мин вышла… Под конвоем «Разящего», имея 60 мин на борту, «Припять» дошла только до траверза Павастерорта, и здесь команда отказалась идти дальше.

Забастовка! Решение судового комитета:

— Идет дождь, и постановка мин опасна…

С «Разящего» (через сетку дождя) спрашивали клотиком:

— Чего встали? Пошли дальше…

Часы в рубках показывали 17.10 — скоро над Соэлозундом стемнеет, а дождь лишь укроет от немцев работу минного заградителя. На мостике «Припяти» заплакал командир — Медведев-2. Он стал уговаривать всех подряд — и команду и комитетчиков!

— Я же не от царя… вы сами меня выбрали! Вспомните, как опасно было работать в Ирбенах. Разве вы забыли, как мы ставили мины в штормягу у Цереля? Так что же вы сейчас ерундите?

А ему отвечали:

— Идет дождь, мины прямо с завода, на них густая смазка, можно поскользнуться… мало ли чего не бывает с минами! И нет надежного прикрытия от Минной дивизии — Старк отошел на «Самсоне» к Кассарскому бую. Короче, мы не пойдем ставить мины.

«Разящий» слезливо мигал во тьме: пойдем или не пойдем? поставим или не поставим?.. Медведев-2 выходил из себя:

— Подумайте о флоте. Наконец, подумайте о революции!

— Революция непобедима, а дождь шпарит, а мины скользкие…