Вертолет до Акапулько

Нателла поднялась, откатила столик к стене, куда-то нагнулась, чем-то щелкнула.

С легким треском вспыхнули лампы.

Мне показалось, что белый свет хлынул из стен, пронизал воздух, поднял пол к потолку.

– Становись! – скомандовала она.

– Куда? – спросил я.

– Туда! – Нателла махнула рукой. – Встань на бумагу, только осторожно, валик держится на честном слове, может размотаться.

Я вступил в жаркое сияние.

– Давай…

Что именно давать, я не расслышал, не только ослепнув, но и оглохнув от сияния.

Я чувствовал себя летчиком, попавшим в лучи вражеских прожекторов и полностью парализованным.

–…А теперь…

Слова еле пробивались сквозь плотную белую толщу.

– Что – «теперь»??!!!

Я гаркнул во всю силу легких, хотя Нателла наверняка слышала нормально.

– Повернись! – раздался столь же громкий ответ.

Вероятно, подобное случалось с каждым, кто впервые попадал под студийные лампы; она знала, что делать.

– Как?! – крикнул я.

Лампы нехотя погасли, вернулась действительность.

У Нателлы на груди висел фотоаппарат с огромным объективом; я даже не заметил, откуда он взялся.

– Элла, я потерял ориентацию, – посетовал я.

– Привыкнешь, Володя, со временем, не все сразу, – успокоила она. – Ладно, свет убавлю, буду снимать со вспышкой.

Я перевел дух.

– Не думай ни о чем, расслабься и сконцентрируйся на себе. Не обращай внимания на фотоаппарат. И обо мне забудь, меня тут нет.

6

Региональная трасса Р-240 тихо шипела под колесами.

На обочинах еще серел снег, но асфальт, посыпанный какой-то дрянью, был чистым.

У меня имелась привычка выезжать из города и колесить по округе, когда в жизни происходило нечто, требующее переосмысления.

Выйдя от Нателлы, я отправился в такую поездку.

Равновесия не пришло, домой я возвращался в неустойчивом состоянии.

Наш город распластался на горах; его ограничивала река, текущая с севера на восток.

Перед самым мостом меня подрезала черная «Соната» в древнем, тусклом и помятом кузове.

Водитель – невидимый на просвет сквозь насмерть тонированное стекло – высунул в окно руку с поднятым пальцем.

Я не выругался, не обозвал сонатчика ни «деревенской мордой», ни хотя бы «обезьяньей задницей»; я пребывал где-то очень далеко.

На ближней горе, справа от моста, торчал обелиск.

Сооружение, называемое «Монументом согласия», было воздвигнуто еще при советское власти.

Оно символизировало воссоединение местных народов, якобы происшедшее в тьмутараканские времена.

Сейчас фаллический символ нагнал странные мысли.

Глава вторая

1

– Слушай, Вова, я хочу покурить!

Ирина заправила в бюстгальтер уже вытащенную было грудь, опустила джемпер, одернула юбку.

– Покури, Ира, покури, – разрешил я, с сожалением отпустив ее горячие ягодицы. – Пять минут ничего не решат.

– О чем и говорю. «Пять минут, пять минут» – как пела драная проблядь Гурченко…

Она пошарила в сумке, лежавшей на тумбочке, что-то достала.

–…Минута туда, минута обратно. И там пять от силы. Только я тебя запру снаружи, хорошо? А то ходят всякие. Явится ко мне кто-нибудь из наших, потом не выгонишь…

– Хорошо.

Действительно, какие-то минуты ничего не стоили; мутное течение жизни их не замечало.

– Я бы пока принял душ, да не взял полотенце, – посетовал я. – Умен, как татарин после обеда.

– Вова, не сходи с ума, – ответила Ирина. – Если мы собираемся трахаться, нам ли делиться полотенцами? Возьми там мое, с красными полосками.

В чувственном мраке прошуршали шаги, на секунду открылась дверь, полосой пробежал коридорный свет, донеслись голоса.

Потом проскрежетал замок и все стихло.

2

Я поднялся.

Кровать заскрипела; на своем веку она видала многое.

Санузел был простеньким, но чистым, Иринино полотенце казалось совсем свежим.

Вода ласкала. В нашем городе из кранов текла совсем другая.

Зеркало запотевало медленно; я мылся и разглядывал себя.

Неожиданно вспомнилась порностудия.

Я уже затруднялся подсчитать, как давно все случилось.

Нателла легко склонила меня к пробам, но едва погасли лампы, как что-то сместилось в моем восприятии.

Трусы я натягивал, повернувшись к Нателле спиной.

Я знал, что мой пенис зафиксирован в доброй сотне кадров. Но показывать его опять казалось невозможным.

Неважным было даже то, что фотограф – лесбиянка, то есть в общем не женщина.

Я просто стеснялся своего тела, уже не понимал, как пять минут назад вертелся так и сяк.

Нателла уловила мое состояние, ни о чем порнографическом больше не заговаривала, только еще раз сделала кофе, который мы выпили почти молча.

На прощанье она сказала, что ждет моего звонка относительно дальнейшего сотрудничества.

Решение оставалось за мной; я получил карт-бланш.

Уже следующим утром я постановил, что вчерашнее было не со мной.

Я не позвонил Нателле ни на неделе, ни потом.

Попытку следовало вычеркнуть из жизни.

Я ее и вычеркнул – тем более, что на работе сгущалось высокое напряжение.

Потеряв начальническую должность в обанкротившейся фирме, я устроился на аналогичное место в филиал крупной продуктовой сети.