Вершины и пропасти

Орёл взяли Корниловцы, Курск – Марковцы. Широко и скоро шагал первый Добровольческий корпус генерала Кутепова! Этот корпус был возглавлен Александром Павловичем в конце апреля и являл собой красу и гордость Добровольческой армии. Бок о бок шагали чудо-богатыри четырёх полков, чтивших своих почивших вождей, неписанные традиции и отличавшихся друг от друга цветами мундиров: юноши гимназисты и юнкера Алексеевского полка в мундирах небесного цвета, чёрно-красные Корниловцы, Дроздовцы в малиновых фуражках, траурные Марковцы… Как символична их форма была! Чёрные мундиры, как траур по погибшей России, и белые фуражки, как надежда на её воскресенье. И чётки у многих. Это даже не полк был, а крестоносный орден со своими обетами.

Смерть не страшна, смерть не безобразна.

Она прекрасная дама, которой посвящено служение,

Которой должен быть достоин рыцарь,

И Марковцы достойны своей дамы…

Они умирают красиво…

Эти стихи написал бывший студент, эсер, а теперь командир батальона, капитан Большаков. Так и назывались они – «Рыцари смерти». «Те, что умирают красиво» – это определение прочно закрепилось за Марковцами…

Больше года прошло, прежде чем подполковник Арсентьев смог вернуться в родной полк. Его, с его полупарализованной ногой никак не хотели возвращать в ряды действующей армии, но Ростислав Андреевич настоял. Служба в контрразведке не удовлетворяла его. Он чувствовал свою неуместность и неумелость в чуждом для себя деле. Наконец, весной Арсентьев получил назначение в полк. И не в какой-нибудь штаб, а на передовую, командиром артиллерийской батареи. В ту пору Марковцы оперировали в южных областях России, с успехом продвигаясь вперёд.

В новой должности Арсентьев освоился быстро. Кроме задач военных, он сразу отметил нелёгкие взаимоотношения между армией и населением. Население боялось всех: и красных, и белых. В областях, где было распространено помещичье землевладение, мужики боялись, что им придётся возвращать барину землю со всем уже посеянным на ней. Генерал Тимановский крестьян успокоил, своей волей разрешив им снимать свой урожай, не обращая внимания на помещиков. Это, само собой, вызвало бешенство последних, грозивших жалобами командованию, что ни капли не встревожило «железного Степаныча».

Чем дальше шли, тем отчётливее примечал Ростислав Андреевич, что население, как не разбирало, что такое есть Добровольческая армия, так и не разбирает и остаётся совершенно бесчувственным к ней за исключением тех случаев, когда кто-нибудь из солдат посягал на крестьянское имущество. В одном селе целое разбирательство пришлось устроить из-за украденных двух кур.

Село зажиточным было. Кур, гусей и всякой скотины – изобилие. Помещиков – вовсе не видали. Красных успели повидать как будто. А отчего-то белым несильно обрадовались. Не успел подполковник в село въехать, так обступили его бабы (мужики заробели, видать) со всех сторон:

– Что же это деется, господин начальник? Житья никакого нам не стало!

– Да в чём же дело?

– Дак житья нет, ваше благородие! Пришли красные – грабили. Белые пришли – тоже грабят! Нет житья!

– Грабежи в Добровольческой армии караются смертной казнью, – заверил Арсентьев, мысленно сморщившись от неправды собственных слов: декларативно-то карали, рядовых, тех, кто проштрафился, карали, а кто когда покарал Шкуро или других командиров, превращавших свои части в разбойничьи ватаги?

Охнули:

– Да неужто смертью?

– Точно так! Сейчас я проведу расследование, и виновный получит по заслугам! – тронул поводья своей гнедой кобылицы-беломордки, с которой из-за больной ноги лишь изредка спешивался, велел срочно собрать всех солдат, бывших в селе, и, когда построились они, предложил бабе, голосившей, что у неё украли двух кур:

– Укажи, мать, который тут твой обидчик. Есть он среди этих молодцев?

– Есть, господин начальник…

– Так укажи, коли есть.

– И что вы с ним сделаете?

– Я же сказал – расстреляем.

– Тогда не покажу, – покачала головой баба. – За что ж у него жизнь отымать? Он ить молодой. У него, чай, мамка с отцом есть. А я его сгублю? Нет, прости ты, ваше благородие, а я греха на душу не возьму…

– Верно, верно! Нельзя эдак-то! – заголосили в толпе.

– Ну, хорошо-хорошо, – согласился Арсентьев, довольный таким сердобольством. – Расстреливать не будем. Но ты укажи нам этого разбойника. Он должен в назидание другим наказание понести. Понимаешь или нет?

– А что ж ты тогда с им сделаешь? – недоверчиво прищурилась баба.

– Велю полсотни шомполов всыпать, и будет с него.

– За что, господин начальник?! За каких-то кур?! Да пропади они пропадом! У меня их много! Хочешь, я тебе, батюшка, сама хоть пяток принесу? За что ж парня-то калечить? Чай, он оголодалый был! Нет, не надо. Ты меня прости великодушно, дуру, за глупость. Это я сгоряча всё.

– Добро, мать, – махнул рукой подполковник. – Я ему ничего не сделаю, только на перекрёстке под ружьё поставлю, чтобы все его видели, чтоб ему совестно было. Должно нам его усовестить или нет?