Вершины и пропасти

Катер с Главнокомандующим причалил к борту крейсера «Генерал Корнилов», где оркестр грянул встречу. Суда один за другим стали отчаливать от берега. Среди них были крейсера и броненосцы, баржи и шхуны, были такие ветераны, которых прицепляли к ещё способным идти кораблям, и инвалиды, которые шли с креном. Вся эта армада изгнанников родной земли устремилась в море.

Родя разместился на палубе французского миноносца «Вальдек-Руссо», на котором менее года назад вместе с матерью покидал Новороссийск. Одним из последних на борт судна поднялся старый князь Долгоруков, до последнего часа остававшийся в городе. Приветствуя адмирала Дюминеля, Павел Дмитриевич произнёс:

– Во второй раз, к счастью и к несчастью, я очутился на «Вальдек-Руссо». К несчастью, так как я и мы все, вынужденные к этому, лишились Родины. К счастью, потому, что мы попали на гостеприимную плавучую почву Франции. После падения Новороссийска зубами и окровавленными ногтями мы уцепились за последнюю русскую скалу, вдающуюся в море. Теперь мы сброшены с неё в пучину, и вы дружественно подобрали нас. Позвольте от лица всех моих товарищей по несчастью вас приветствовать возгласом, который с прошлого столетия распространён по всей России, стал в ней обычным, – «Viva la France!»

– Viva la Russie! – горячо воскликнули в ответ французы.

– Et elle vivra! – докончил кто-то.

«Вальдек-Руссо», как и другие корабли, был сильно перегружен. Кают хватило далеко не всем. Размещались, где и как придётся. Родя остался на палубе, куда вскоре поднялась и мать. Вместе они неотрывно смотрели на покидаемый Севастополь. Там, далеко за бульварами, горела мельница Родоканаки, где были военные склады, отбрасывая алые блики на Корабельную сторону, стены Лазаревских казарм, офицерские флигеля Черноморского флотского экипажа, ряды «мёртвых кораблей», среди которых выделялись славные имена, занесённые на скрижали истории: «Двенадцать Апостолов», «Ростислав», «Три святителя»… На глаза наворачивались слёзы. На пристани стояли, махая платками, толпы людей. Когда с отходящих судов послышались звуки напутственного молебна, который служили перед тем как покинуть Родину, многие опустились на колени, крестили уходящих, а те в свою очередь кланялись в последний раз родной земле.

Корабли вышли на рейд. «Генерал Корнилов», пройдя вдоль Приморского бульвара, стал на якорь, провожая остальные суда. Погрузка ещё шла во всех крымских портах, и Главнокомандующий лично следил за её ходом.

Донельзя переполненный крейсер стал в эти часы «Большим дворцом» на воде. Из каюты, в которой негде было повернуться, Врангель продолжал руководить всем, вести переговоры с «союзниками», следить за погрузкой, контролировать буквально каждое дело. Он обещал вывезти из Крыма всех, кто этого пожелает, и обещание это должно было быть выполнено любой ценой. А нелёгкая же задача оказалось! До последнего момента тянули господа «союзники» с присылкой судов, и уже исчезла всякая надежда на то. Эти предатели были верны себе и ожидать от них благородства в отношении к побеждённой армии не приходилось. Ещё двумя днями раньше докладывал Шатилов:

– Англичане обещали взять пятьдесят раненых, но ведь это капля в море! Всех всё равно нельзя взять и вывезти…

И слушать не стал далее старого друга, перебил резко:

– Раненые должны быть вывезены, и они будут вывезены!

– Что они должны быть вывезены, я согласен, но невозможного сделать нельзя.

А что вообще было возможным в эти последние месяцы? Тогда, в апреле многим казалось невозможным продержаться хоть сколько-нибудь, прекратить беспорядок, восстановить боеспособность армии… Невозможно! Невозможно не сдержать своего слова. Победы и не обещал Врангель своим войскам, но обещал не допустить позора. А не вывезти раненых – что же это, как не позор? И не бывать тому.

– Пока не будут вывезены раненые, я не уеду.

А многие боялись быть оставленными. Свежа была память Новороссийска! Один офицер, прибывший с фронта, во время смотра не сдержался, подошёл и обратился взволнованно:

– Ваше превосходительство, я старый офицер, несколько раз ранен, не бросайте меня…

– Что вы волнуетесь? Ведь вы видите, я ещё здесь. Стыдитесь, вы же офицер!

Только то и спасало, во многом, от паники, что все знали – Главнокомандующий ещё в городе. И Пётр Николаевич готов был оставаться в пустеющем дворце столько, сколько потребовалось бы для эвакуации всех того желавших. А если эвакуация их «невозможна», то и самому остаться с ними.

Большой дворец пустел. В камине спешно жгли бумаги, карты, телеграммы. В кабинете Врангеля висела огромная рельефная карта, изображавшая Перекоп-Сивашские позиции, с дарственной надписью: «Нашему вождю от защитников Крыма 1920 года». Жаль было расстаться с ней, а ничего не попишешь. Позвал казаков-конвойцев:

– Вот, молодцы, мне когда-то подарили эту карту, взять её с собой я не могу и не хочу, чтобы она досталась этой сволочи, разрубите и сожгите её.

Унесли немедленно, и в ночной тишине долго слышались гулкие удары шашек…