Вершины и пропасти

Я, генерал Врангель, ныне стоящий во главе её, как старый офицер, отдавший Родине лучшие годы жизни, обещаю вам забвение прошлого и представляю возможность искупить свой грех».

У Роменского наворачивались слёзы при чтении этого обращения. Он был из тех самых раскаявшихся офицеров, и тот грех до сих пор тяготил его. И верилось, что многие русские офицеры, волею судьбы оказавшиеся на другой стороне, должны откликнуться на этот призыв. К тому же Врангель отменил все наказания и ограничения по службе, прежде налагавшиеся на офицеров, служивших большевикам и переходивших на сторону белых, что отвращало многих из них от этого шага, заставляло оставаться в рядах красных.

Но ошиблись, ошиблись штабные стратеги и сам Главнокомандующий, когда понадеялись разбудить в красном офицере офицера русского. Скорее можно было склонить на свою сторону рядовых красноармейцев, которые шли в бой из-под палки, но не офицеров. Последние имели или убеждения, или положение и паёк, который не собирались менять на туманное будущее Русской армии. Из пленных офицеров и курсантов советских военных училищ, практически никто не соглашался перейти на сторону белых. Особенным упрямством отличались курсанты. Едва оперившиеся юнцы, брошенные на фронт, они заявляли, что не могут нарушить присяги, они не боялись смерти, они отличались твёрдостью и убеждённостью, вызывавшими одновременно уважение к отважным и скорбь о том, что эти честные, мужественные, хорошие сердца оказались глубоко отравлены ложью Интернационала. Простые русские мальчишки, ещё почти не вкусившие жизни, они готовы были умирать за этот проклятый призрак с такой же самоотверженностью, с какой их сверстники юнкера гибли за Белую Идею, за Россию…

А вскоре произошло событие, ставшее для Роменского большим ударом. Это случилось как раз накануне встречи со жлобинской конницей. Корниловцы расположились на ночёвку в одной из немецких колоний. Виктору Кондратьевичу не спалось, и он вышел на воздух, любуясь усыпанным звёздами бархатным южным небом с набирающим полноту месяцем, слушая посвист соловья, вдыхая освежённый росой аромат садов. Ещё не все спали в этот час. Отдавались последние распоряжения наутро, устраивались на ночлег, кое-где слышались негромкие разговоры. Тогда-то и уловил слух знакомый голос. Даже вздрогнул, заслышав. Подумал было, что почудилось, но нет, голос совсем рядом слышался. Разговаривали двое пехотинцев, куривших у амбара. Разговор их ничем не примечателен был, но голос! Роменский приблизился, стараясь остаться незамеченным, всмотрелся в говорившего, и оборвалось сердце – не почудилось, не обознался. Стоял в образе рядового корниловца бывший поручик Императорской армии, а теперь, чёрт знает, какой чин в армии Красной, Роман Газаров…

Когда-то они были лучшими друзьями. Роман приходился Виктору Кондратьевичу кузеном, будучи сыном младшей сестры матери, Марины. Её муж был, можно сказать, потомственный революционер. За его плечами были две ссылки и несколько лет эмиграции. Это он, дядюшка Александр Евгеньевич, приносил в дом целые стопки запрещённых книг, приводил своих беглых товарищей. Отец недолюбливал свояка, будучи убеждённым консерватором и противником революции, поэтому во время его пребывания дома, дядька старался не появляться. Зато Александра Евгеньевича обожали мать, сестра и прочие родственники. Дядя в их глазах был страдальцем за правое дело, героем, отдающим все силы борьбе. Он хорошо знал Горького и многих вождей революции. Он был начитан, артистичен, весел, прекрасно говорил, а, ко всему прочему, был красив и обладал большим обаянием. Нравился дядя и Виктору. С ним было интересно, легко. Александр Евгеньевич не походил на своих погружённых в борьбу товарищей, озлённых, суровых. Можно было предположить, что для него эта борьба была чем-то вроде игры, приключения, заставляющего бурлить кровь. Дядя казался слишком лёгким и благополучным человеком, чтобы заподозрить в нём готового на всё, убеждённого революционера. Пожалуй, убеждённости больше было у тёти Марины. Но её убеждённость была убеждённостью довольно не умной, но очень упрямой женщины.

Роман был похож на отца. Он был лишь годом старше Виктора, но всегда и в детских играх, и позже был заводилой. Роман легко очаровывал людей, быстро сходился со всеми, всегда умел добиться своего. Никто из друзей не пытался оспаривать его лидерства, оно не вызывало сомнения. Рано увлечённый революционными идеями, Роман внушал их и своему лучшему другу. Делал он это с отцовской тонкостью, не давя, не навязывая, и тем успешнее достигал цели.

На протяжении всех детских и юношеских лет они были вместе. И не было у Роменского человека более близкого, чем Роман. Он не всегда соглашался с его идеями, но тот и не настаивал на своём. Они вместе окончили гимназию, вместе поступили в Университет. Их дружбу не смогла разрушить даже любовь к одной юной особе, вспыхнувшая разом в обоих. Впрочем, предмет мечтаний в итоге достался другому счастливцу, и вопрос первенства разрешился без ущерба для самолюбия друзей.