Вернувшийся в Дамаск

К этому надо было притерпеться, как-то да превозмочь эту реальность, данную в ощущениях8. В жару меня мутило от кошачьей вони, исходившей от мусорных баков. Я терял самообладание, видя в автобусах подростков, сидящих с ногами на сиденьях, улицу, заваленную стройматериалами, говорильню в проходах, перегороженный машиной тротуар. Надо было обрести равновесие, найти свою одолень-траву. Что я и сделал, погрузившись в мир растений и перестав замечать людей, благо, в моем крошечном полупустынном государстве вместе с Авраамической триадой сошлись границы трёх растительных поясов9 – и невиданной красоты деревья, кусты, лианы в диковинных цветах росли за каждым ограждением, в каждой клумбе, вдоль каждого забора и плюмажи иудейских пальм, устремленные в синее небо Средиземноморья, трепетали на ветру. Я ощущал бессилие слов, разглядывая нежнейшие белые и розовые цветы Баухинии (Bauhinia variegata) Орхидейного дерева, грозди цветов багряника, пушистые яркоокрашенные тычинки «шелковых цветков» акации, красное пламя цветов королевского Делоникса, малиновые и пурпурные цветы Бугенвиллеи, каскадами ниспадающие с изгородей, соцветия индийской сирени, фиалковые деревья, ониксовые лилии, алый бархат сирийских роз, восковые цветы плюмерии с дивным запахом и бело-желтым раскрасом, всю эту феерию красок и оттенков, завораживающую красоту. Бывало, придя домой, я разыскивал историю вида, как это было с пассифлорой (Passiflora alata), цветком страдания, воплощением Страстей Христовых, трудами Джакомо Босио объявленным таковым мексиканскими иезуитами, читал посвященный ему стих Генриха Гейне и рассматривал изображения: три рыльца пестика символизировавшие гвозди, которыми прибили к кресту Спасителя, внешнюю корону, олицетворявшую терновый венец, тычинки олицетворявшие раны, семьдесят две венечные нити внутренней короны по числу шипов тернового венца; копьевидные листья обозначавшие пронзившее его копьё, желёзки, на обратной стороне листа, означавшие сребреники, полученные Иудой за предательство. Своей синей сердцевиной и белыми нитями мне, впрочем, она напоминала Морскую осу10, порождая ощущение чего-то глубинного, страдальческого и смертоносного.

Эти мои штудии не излечили меня, но вернули к письменному столу. Меня больше не тяготило мое неизбывное писательское одиночество. Мой русский мир оставлял желать лучшего, но я его не выбирал. Мой русский мир! Пожилые продавщицы в русских магазинах, кассирши, аптекарши, интеллигентный грузчик Борис, наши врачи – Андрей, Наталья и Владимир, «Давно вы в Израиле?», русские секции библиотек, русские книжные лавки с елочными игрушками и христианскими сувенирами из Иерусалима, Православный Престол в Храме Гроба Господня, русская газета «Вести», закрывшаяся год назад, «Зуботехническая лаборатория. Починка и изготовление протезов. Изготовление коронок и мостов из фарфора и металлокерамики. Большая скидка для олим и пенсионеров. 1 этаж», «Муж-на-Час. Мелкий домашний ремонт. Замена, установка розеток, выключателей, люстры и освещение. Сборка, разборка, мебели, шкафов. Установка и вешание карнизов, телевизоров, полок, картин штукатурка, покраска стен и др. Подключение стиральной машины, газовой плиты и других устройств. Александр!», «Рождественские оперные фейерверки. Созвездие мировых оперных звёзд на одной сцене- редкий подарок для самых взыскательных меломанов! В волшебной атмосфере Рождества – любимые оперные шедевры, бродвейские хиты, французские шансоны , любимые песни мирового кино… .», «Ремонт ювелирных изделий любой сложности. Скупка. Изготовление», «Хочу познакомиться для серьезных отношений. Живу в центре страны, работаю».

Все это было той обезличенностью, тем обезбоженным бытием, в котором обретаешь свою сущность. Тем настоящим, которое учит, что родина – это прошлое. В нем ранним утром над рекой стоит пар, в нем мокнет палая листва под осинами, в нем земляничные поляны, прогалина, которой мы шли, когда мать учила меня любить лес. Родина – метафизический приют нашей личности, учит Семён Людвигович Франк. На улице моего детства давным-давно извели липы, сняли трамвайное полотно, закрыли гастроном в первом этаже нашего дома, улица вымерла и настала тишина, наших знакомых не осталось и место мое не узнало меня. Последней была вдова художника. Она приходила в парк, садилась на скамейку и разговаривала с пустотой, но я-то знал, с кем она говорит.