Вернуться по следам

Но делать было нечего, прогуливать второй день в школе было никак нельзя. Я выдрала из тетрадки несколько листов и черным фломастером написала на них: «Не входить! Злая собака!», «Осторожно! Собака может укусить!» и «Категорически не входить! Пес опасен!!!».

Вышла из комнаты, закрыла дверь, проверила ее на прочность, подумав, что надо бы шпингалет приладить, и прилепила лейкопластырем все свои листовки, после чего дунула в школу. Первый урок должен был вот-вот закончиться.

В школе я встретила Леночку, которая сообщила мне, что комбинезон сегодня утром купили, но они с мамой нашли для меня несколько пар прошлогодних Леночкиных джинсов, которые и готовы продать совсем недорого. Леночка была со мной необыкновенно любезна, но меня одолевало беспокойство за пса, и я даже не сразу сообразила, что к чему.

– За полцены, – не отставала Леночка, – они почти совсем как новые!

«А, вот что, – подумала я, – Геша называл это «впаривать»».

Решив немножко помучить Леночку, я с сомнением ответила:

– Н-ну, я не знаю… Вряд ли мама разрешит мне купить вещь, которую уже кто-то носил…

– Даже не за полцены, – продолжала мне втолковывать она, – рублей за сорок… В комиссионке гораздо дороже!

– Я спрошу у мамы и вечером к вам зайду, хорошо?

Еле дождавшись конца уроков, я кенгуриными скачками понеслась домой. Меня мучило дурное предчувствие, и оно оправдалось на все сто процентов.

Я взбежала на второй этаж и увидела, что дверь нашей квартиры распахнута, а Ричард лежит в коридоре рядом с комнатой дедушки и бабушки.

В минуты отчаяния или гнева мысли мои неслись карьером, а реальность словно замедляла ход, плыла – время тянулось медленнее, звук как бы приглушали, зато мелочи лезли в глаза, я видела все очень отчетливо.

Я, точно в первый раз, увидела наши обои – бледные розочки на желтоватом фоне, темно-зеленый линолеум, на полу опрокинутая миска, кругом разбрызгана ячменная каша с кусками мяса, рядом почему-то валяется сломанный стул.

Ричард подошел ко мне поздороваться, вертя хвостом и поскуливая, я присела рядом, погладила его, приговаривая:

– Что же ты натворил, мальчик, что ты наделал?

– Глория! – раздался мамин голос из комнаты. – Глория, мы здесь! Он нас не выпускает!

«Это конец, – подумала я. – Теперь точно выгонят…» А я? Что мне делать? Бежать? Я снова оглядела эти дурацкие розочки, словно в бреду. Не выйдет. Дети не живут одни. Меня поймают, вернут, а собаку все равно отнимут… В грудь словно вбили осиновый кол, он мешал дышать. Так бывает, если ребро сломано – вроде ерунда, а не вдохнешь. Я посмотрела на Ричарда. Он терся у моих ног, как крупный кот или некрупный тигр. Что же делать? Что?..

Я отвела собаку к себе в комнату, вернулась и задергала дверь, за которой должна была закончиться моя жизнь. Дверь была модной, на колесиках, и никак не открывалась. Наконец мне удалось сдвинуть створку. Дедушка, мама и отчим стояли прямо за дверью, против солнца, и лица их были темны. Я опустила глаза, и у дедушки из-под локтя увидела бабушку, которая сидела у окна и раскладывала пасьянс.

Мелькали морщинистые руки, унизанные тяжелым золотом колец, с длинными бордовыми ногтями, похожими на птичьи когти. Бахрома темной шали топорщилась как перья. В молодости бабушка была похожа на Марлен Дитрих – то же ледяное, неприятное лицо, а теперь… Теперь бабушка похожа на гарпию, хищную птицу – брови в ниточку, тонкий, с горбинкой нос, надменно-брезгливое выражение лица, темно-красная, как венозная кровь, помада. Гордая красавица-полька. Бывшая красавица-полька. В мире было немного вещей, достойных бабушкиного внимания, всего две – карты и дедушка. За картами бабушка проводила время, а дедушку любила.

«Как же он этого добился? – думала я. – Как у него вышло?»

Все говорили, что дедушка и бабушка – не пара, потому что дедушка такой хороший и добрый, а бабушка – змея. Впрочем, при дедушке никто не смел говорить о бабушке дурно – это единственное, что могло его разозлить, а в гневе мой дедушка был страшен, как всякий человек, который редко гневается.

Бабушка с дедушкой, несмотря на все эти разговоры, любили друг друга и жили вместе вот уже пятьдесят лет.

Дедушка всегда привозил ей подарочки из своих поездок или просто белые розы, садился в кресло рядом с ее столом и рассказывал ей всякое, а бабушка слушала его, наклонив голову, и с губ ее сходила вечная презрительная гримаса.

Остальным миром бабушка была недовольна. Он был нехорош, слишком шумен, и там никто не умел себя вести достойно и относиться к бабушке с должным уважением. Бабушке все было все равно, как сказал мне сегодня утром желтоглазый мальчик.

Когда же мне будет все все равно?

Я перевела взгляд на маму, ожидая, что вот сейчас на меня обрушатся ругань и всякие заслуженные кары.

Я не умела просить, и спорить, и ныть. Если мне что-то запрещали, я этого не делала или сама находила способ обойти запрет. Но сейчас я не знала, как быть.

«Господи, – подумала я в отчаянии, – или Дед Мороз, или кто-нибудь… На помощь… Помогите…»

– Не бойся, Глория, – сказала мама, – не бойся. Мы его оставим…

– Да, оставим, – сказал дедушка.