Верность как спасение

В комнате было холодно. Настя достала из шкафа несколько покрывал и легких одеял, закуталась, не снимая джинсов и свитера. Пригрелась, качнулась на первой волне сна. И вдруг вздрогнула: ощущение, будто падает с кровати. Так бывает, когда снится обрыв. Она открыла совсем не сонные глаза и тревожно рассматривала сумерки. Что не так? Взгляд этого мужчины. Антона. Полное впечатление, что этот взгляд отыскал ее здесь, в этом полумраке: то ли обжег, то ли поцарапал. И такая вдруг потерянность, такой дискомфорт.

Заныло все тело. Настя повернулась на бок, свернулась в клубочек. Горячая тяжесть затопила низ живота, отдалась болью в пояснице. Это оно. Не нужно было ехать в эти дни. Потому и мысли такие странные. Ни при чем тут совершенно чужой мужчина с его непонятным взглядом. Нужно решить простой вопрос. Объяснить все Паше, попросить Веру устроить его на ночь в другую комнату. Насте он бы не помешал, они уже ночевали в гостях рядом: спали, как брат и сестра. Вот тогда она и поняла, что ее парень то ли невероятно застенчив, то ли брезглив. Его напрягали даже случайные прикосновения. Они справились с этим знанием. Настя не чувствовала в нем ни протеста, ни отторжения. Только прохладную дистанцию, что-то вроде зоны личной стерильности. Но в таком состоянии испытывать его впечатлительность не стоит, конечно. И ей самой будет удобнее одной.

Она успела встать, умыться до прихода Паши. Переоделась, и они отправились в столовую на общий ужин. На большом общем столе стояли блюда с ароматным, дымящимся венгерским гуляшом, овощи лежали на подносах не разрезанные, а для вина Вера поставила деревенские расписные кружки. Вино было одно — итальянское красное сухое «Корво Глицин Россо». Гости смеялись и шутили по поводу пользы лекарства «Глицин» в самой удобной таре. Очень скоро и Насте стало тепло, весело, уютно. Может быть, впервые ее не тяготила компания, наоборот, все люди казались уместными в этой простой и в то же время стильной столовой. Все были искренними, быстро перестали быть чужими. И сложностей в общении не возникло. Каждое слово и каждое чувство находило верное понимание и отклик.

Время пролетело незаметно, Настя знала, что запомнит этот вечер надолго. То ли в «Глицине» дело, то ли в согретой теплом и уютом душе, то ли в чудесном ощущении изоляции от остального мира. Но все происходящее казалось Насте прелюдией к сказочным переменам. Детское ожидание чуда, которое Настя так тщательно скрывает всю свою взрослую жизнь. Оно прекрасно само по себе, это ожидание, и в принципе не нуждается в продолжении.

Появилась гитара. Света и Вася оказались прекрасным бардовским дуэтом — тонкий, безупречный репертуар, удивительно приятные, гармоничные голоса. Галина, жена Антона, тоже взяла гитару и под свои мелодии читала стихи Бродского.

Вера с мужем, озабоченные и довольные, никому не давали им помогать. Убирали со стола, расставляли блюда с фруктами, домашними пирогами, разносили чашки с кофе и глинтвейном. Паша раскраснелся, опьянел, притянул к себе Настю за плечи и влюбленно посмотрел ей в лицо.

— Ты такой синеглазый без своих очков, — сказала ему нежно Настя и подумала, какой же он ей родной. Самый родной человек после мамы.

— А ты царевна, — смешно и по-детски ответил Паша и рассмеялся. — У меня, кажется, язык заплетается, я совсем пьяный.

К ним подошла Вера и обняла обоих за плечи.

— Вы у меня, как сонные птенчики. Сейчас поведу спать Пашу, у него давно уже глаза слипаются. Потом тебя устрою как следует, Настя.

— Не понял, — капризно протянул Паша. — Вы меня изолируете от моей девушки, что ли? Это приговор по решению суда?

— Дурачок. Я дам тебе возможность выспаться, чтобы завтра был как огурчик. Настя плохо себя чувствует. Ей лучше побыть одной.

— А. Тогда конечно, — Паша явно обрадовался тому, что ему не нужно будет ухаживать за больной. — Тогда пойду посплю. Но ты меня буди, Настя, чуть что.

— Как только, так сразу, — улыбнулась Настя.

А когда она оказалась в комнате, маленькой и холодной, одна, ей стало так неуютно. Так холодно и одиноко. И теплое действие чудодейственного «Глицина» сразу испарилось. Не в нем дело, конечно, а в том, что она была частью полноценного, сильного и беспечного содружества, а в этой каморке ее поймало одиночество. И поднималась от сердца тоска, и опускалась куда-то вниз. Давила к полу. Настя тревожно посмотрела на узкую и неуютную кровать. Ее уже опять подташнивало, а она так не любила запах чужого постельного белья. У мамы все уютно пахло лавандой.

Настя осторожно поплескалась теплой водой из-под обогревателя, а затем, вместо того чтобы окончательно раздеться, натянула на белье большой теплый свитер до колен. И свернулась калачиком, завернулась, спряталась от темноты и чужого воздуха. Прерывисто и облегченно вздохнула, пришел теплый покой. Он расцветал все более яркими красками, раскалялся, зажигал лоб, ступни и ладони. «Это жар», — понимала Настя и не могла шевельнуть даже ресницами.