Вернись в дом свой

— Были наивные… Может, за это и выпьем? — спросил с надеждой.

— А хоть бы и за это. Прекрасные были годы… Я тогда встретила лучшего в своей жизни человека. И хочу выпить за него. А ты можешь выпить… за воспоминание.

Крымчак и Огиенко сидели на берегу пруда в тени старой вербы. Над их головами звенели синицы, неподалеку на сухой ольхе стучал дятел, и щепки летели прямо в воду. Там шныряла мелкая рыбешка. Дятел стучал и стучал, верно, не знал, что сегодня воскресенье, он работяга, и ритм жизни у него бешеный, недаром век его недолгий. По пруду сновали лодки, раздавался девичий смех, веселый визг, хохот парней. На мгновение гомон стих, и стало слышно, как где-то звучит тихая мелодия.

— Засиделись мы, — сказал Огиенко. — Может, и вправду людям иногда нужно выговориться. Заглянуть вглубь…

— Или увидеть собственное отражение на поверхности, — пошутил Крымчак.

— Даже не отражение, а тень… — Огиенко похлопал рукой по траве, нашел сигареты. — Конец ты знаешь. Когда Василий Васильевич заболел, Ирина забрала его к себе. А суть… Хотел бы я заглянуть в душу Сергея… Сказать по правде, я думал, что Тищенко все же примет от него цветы.

— Может, Ирина?..

— Не знаю. Вряд ли она в такой час стала бы навязывать ему свою волю. Впрочем, наши знания о душах людских весьма относительны.

Оба невольно посмотрели в сторону дома. Ирша сидел на ступенях крыльца, сидел давно, цветы лежали возле ног. Отсюда они казались маленькой красной искрой, которая угасала. На фоне освещенного солнцем холма, на фоне светло-серых бетонных ступеней фигура Ирши казалась неуместной, она не вписывалась в зелень холма и дымчатую белесость ступеней.

— А что сказал тебе Василий Васильевич? Что-нибудь важное? — спросил Крымчак.

— Ничего особенного, — молвил Огиенко задумчиво. — Просто потянуло в окно дымком: кто-то жег картофельную ботву. И он как-то так мечтательно, молодо улыбнулся: «Вот пробежать бы босиком по картофельному полю, сесть возле костра, выкатить щепкой картофелину…»

— Так просто… И недостижимо. Можно отдать все…

— Недостижимо… Потому что нельзя пробежать дистанцию второй раз. Без ошибок. Мне кажется, именно это он имел в виду. А смысл еще и в том… — Огиенко поднялся, повел плечами — слегка затекла рука, на которую опирался. — И в том… что Ирша сидит вон там со своим пунцовым букетом.

— Нет, не в том. Совсем не в том, — взволнованно сказал Крымчак. — Посмотри на лестницу.

По ступеням поднималась стайка девушек и парней. Загорелые, быстрые, они громко разговаривали на ходу. Остановились на площадке, светловолосый парень показал на дом, девушки держали цветы.

— Из Веселого, — уверенно сказал Крымчак. — Приехали проведать своего учителя. Вот и концовка к твоему рассказу. Я хочу войти с ними вместе. Будь! Приезжай когда-нибудь.

— Это начало другого рассказа. Ты когда едешь?

— Если возьму билет — сегодня.

— Не возьмешь — звони. Приходи.

— Может, когда-нибудь и зайду, — сказал Крымчак и решительно направился к дому.

Перевод Надежды Крючковой.

«СТАРИК В ЗАДУМЧИВОСТИ» Повесть-притча

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Осень нынче выдалась на диво теплой, почти без дождей, необыкновенно нежной и прозрачной. Об этом думал скульптор Сашко Долина, возвращаясь к себе в мастерскую, в один из двориков Киевской Лавры. Мысленно окрестил ее: червлень по золоту. Была суббота, солнце катилось за высокие крыши домов Цитадельной улицы, в такую пору в этой части города царило торжественное безмолвие. И пустым-пусто, это уж Сашко знал наверняка, было сейчас в мастерской. Потому-то он и шагал туда. Словно бросал вызов, о котором никто ничего не знал и не мог знать. Вот так-то: все бездельничают, развлекаются, влюбляются, только он отгрызает от монолита (а в мыслях — иронически-гипертрофированное «от вселенной») каменные осколки. Он им докажет!