Вернись и возьми

В глубине двора установлен переносной телевизор, точь-в-точь допотопная «Юность». Когда дают электричество, на экране разгораются страсти мыльных опер. Любовные интриги, семейные драмы. Массовая продукция «Нолливуда». До поры до времени эта клюква воспринимается как малобюджетное подражание западным шоу. Даже панорама города на заднем плане подозрительно похожа на Нью-Йорк, хотя по идее все действие происходит в Лагосе. Но вот в сюжет вклинивается колдун, и прямолинейный реализм неожиданно сворачивает в сторону фантасмагорий Бена Окри. Главный герой превращается в курицу; во рту у героини вырастает странное растение. Такого в Америке не увидишь. Гарантированный хеппи-энд, как правило, носит характер религиозного прозрения: на помощь отчаявшимся героям приходит пастор, и те отрекаются от Маммоны, пробуждаясь к истинной вере. Колдун тает в воздухе, как Бастинда из «Волшебника Изумрудного города». «Praise to Jesus»[116], — вздыхает хозяйка чоп-бара и возвращается к своей посуде.

Когда все разойдутся, опустевший чоп-бар наполнится отголосками внешнего мира; невидимая жизнь мегаполиса просочится между штакетными планками и растечется по двору. Лагос — газ, заполняющий любое пространство и принимающий его форму. Преступный, коррумпированный, жесткий и в то же время приветливый, общительный, артистичный, по-африкански жизнерадостный город с шестнадцатимиллионным населением, растущим со скоростью шестьсот тысяч в год. Город и его обитатель притираются друг к другу, приспосабливаются к любым условиям, особенно в Африке, где, кажется, нет никакого контраста между расчетливостью и безрассудством, жестокостью и добродушием, легкостью и надрывом. Все существует по каким-то другим принципам, и чужестранцу-ойибо, склонному к поспешным выводам и красивым обобщениям, начинает казаться, что дело тут в широте; что у людей, живущих на экваторе, совершенно иное ощущение реальности, потому что для них никогда не наступают весна-осень, дни не становятся длиннее или короче и смерть держится на одной и той же дистанции от человека на протяжении всей его жизни.

5. Аккра

Все узнавания — рынок Канешие, площадь Кваме Нкрумы, арка Независимости — из окна автомобиля. За все время я так ни разу и не погулял по Аккре — за исключением фешенебельного пригорода Осу, где мы несколько раз пили пиво в ресторанчике «Асанка локалз». Да если бы и гулял, наверняка не запомнил бы, как добраться из точки А в точку Б. Но зато я до сих пор помню названия всех районов и улиц; видимо, это — оборотная сторона топографического кретинизма. Впрочем, некоторые из них запомнить совсем несложно. Например, спальный район под названием Russia, соседствующий с поселениями племени га. Для многих жителей Аккры это — единственная Russia на свете. Так некоторые уроженцы американского штата Джорджия не подозревают о существовании другой Джорджии, родины Пиросмани и «Киндзмараули». После десятка безуспешных попыток объяснить свое происхождение я смирился с тем, что меня называли выходцем из местной Раши (это вызывало всеобщий хохот).

Я бывал в Аккре чуть ли не каждые выходные: от «моей» деревни до столицы было около трех часов езды. Останавливался либо у родителей Наны Нкетсии, с которыми она наконец помирилась, либо у знакомого врача-кардиолога по имени Квези Даква. Квези жил с младшим братом и невесткой в снимаемой в складчину землянке на окраине города. Все трое работали в Корле Бу, одном из лучших медицинских центров в Западной Африке. Медицинский институт при Корле Бу — альма-матер большинства моих ганских коллег по ординатуре в американском госпитале Сент-Винсент. Несколько лет назад весь поток выпускников под началом Виктории Апалоо и Кофи Пэппима перебазировался в штат Коннектикут, оставив Корле Бу на попечение самоотверженного семейства Даква. Из-за нехватки врачей в главном госпитале страны Квези и его домашним нередко приходилось дежурить в две смены. При этом их суммарного дохода едва хватало на квартплату. «Я уже который год уговариваю их перебраться к нам в Америку. Не хотят, и все тут!» — жаловалась Апалоо.