Вернись и возьми

Незнакомцы размещались на кухне и принимались ждать обеда. Узнав, что я из Америки, приступали к расспросам:

— Нам говорили, что в Америке стариков отправляют в отдельные дома, где их никто не навещает. Это правда?

— Как вам сказать…

— У нас такого бы не случилось. Здесь стариков почитают. Это связано с нашей религией.

— С христианством?

— Нет, с той, которая была раньше. Знаешь историю про старуху и Бога?

— Вы имеете в виду — про старуху, которая толкла фуфу? Эту сказку я когда-то слышал от Наны. В незапамятные времена небо было близко, Бог был рядом. И вот старуха-прародительница стала толочь фуфу и, орудуя пестом, то и дело задевала Бога, живущего этажом выше. Некоторое время Бог мужественно терпел эти тычки, но в конце концов не вытерпел и переехал на верхние этажи. С тех пор до него не достучаться.

— Уайе адье, вуним ньинаа[66]! — одобрил мои познания неожиданно появившийся на пороге хозяин дома. — До нашего африканского Бога не достучаться, но старость близка к Переходу, а значит — к Нему. Овуо ачверье баако мфоро. Слышал такую пословицу? А? Я говорю: Овуо ачверье баако мфоро. Лестница смерти не рассчитана на одного. Уходящий наделяет готовностью всех живых.

4.

Фрэнсис Обенг был учителем младших классов. По утрам, разбуженные чуть свет истошным кукареканьем соседского кокоопаньин[67], мы начинали параллельные сборы: я — в больницу, он — в школу. Он — розги и туго набитый портфель, я — стетоскоп и справочник инфекционных заболеваний. Он — в накрахмаленной белой рубахе и джинсах «Wrangler», я — в относительно белом халате, опрысканном противокомариной дрянью. Засим вышагивали по бездорожью мимо киосков «Tigo», «MTN» и «Vodafone» (когда-нибудь, когда процесс культурной глобализации выйдет на финишную прямую, фотопейзажи Америки, Африки и Европы будут отличаться друг от друга названиями телефонных компаний, чьи рекламные лозунги узурпируют жизненное пространство).

Школа представляла собой длинную деревянную постройку с крупными незастекленными проемами, нечто среднее между бараком и беседкой. В классной комнате на самом видном месте висел плакат с изображением персонального компьютера; основные части были помечены жирными стрелками. Вот монитор, вот процессор, вот клавиатура. Данная диаграмма была единственным способом ознакомить учеников с анатомией ЭВМ, так как шансы увидеть этого зверя вживую были крайне невелики. Впрочем, отсутствие компьютера — дело двадцатое. В педагогическом инструментарии не хватало и других, куда более доступных вещей. Ни карты с глобусом для будущих путешественников, ни колбочек с чашками Петри для юных натуралистов. Ни стандартных учебников как таковых. Попросту говоря, в школе не было ничего. Или почти ничего. Что-то, наверное, все-таки было.

Стены, парты, школьные формы — все было выкрашено в коричневый и желтый. Выбор цветов был неслучаен: что-то, связанное с символической расцветкой кенте или с иероглифами адинкра. Ганские традиции — это клубок, который запросто не распутать: любая цветовая гамма соответствует какому-нибудь ритуальному танцу; танец отсылает к одной из многочисленных пословиц; пословицу не понять, если не знать того или иного эпизода из истории ашанти…

«Мысль африканцев устанавливает равновесие между всеми вещами посредством системы символов. Цепь символов ведет нас путем гармонической игры оттенков и неуловимых переходов от арфы к тканью, от одежды к слову творца, от демиурга к обломкам». Эту формулировку я вычитал у африканиста Марселя Гриоля. Она показалась мне точной, и я зачитал ее Фрэнсису. «Все верно, — подтвердил учитель, — я тоже недавно читал что-то такое: у белых развито абстрактное мышление, а у нас — символическое. Символ — это сунсум![68]»

Фрэнсис любил «сунсум», любил вести многочасовые беседы о духовном, ибо был не только преподавателем, но и пастором по совместительству. В этой второй ипостаси и видел свое истинное предназначение. Поэтому уроков в школе он почти не вел, от учеников требовал в первую очередь, чтобы те не мешали ему готовиться к вечерней службе. И пока усмиренный розгами класс корпел над очередной «классной работой», пастор Обенг отлучался в учительскую, где размышлял, разглагольствовал, вопрошал о духе.

— …Символ — это сунсум. Знаешь, что такое сунсум?

— Тень?

— Нет, тень — это сунсумма. A сунсум — это дух. Сунсум отличается от сунсумма, как хонхом[69] отличается от хонам[70]. Все дело в произношении.

— Юу-у, матэ[71].

— Уоатэ?[72] Тогда идем дальше. Дух — сунсум, a душа — кра.

— Матэ.

— Уоатэ?

— Матэ.

— Что ты услышал? Сунсум и кра — не одно и то же. Кра — это живая душа, а сунсум — проводник, через него кра появляется в мире. Про сунсум можно сказать, что он тяжелый или легкий, про кра так сказать нельзя. Можно сказать: «его кра пахнет заботой, дыхание не может коснуться земли». Или вот пример: если я говорю о человеке «у него хороший сунсум», я говорю, что он добрый. А если я говорю «у него хорошая кра», это означает, что он удачливый. Уоатэ?

— Матэ.