Вергилий, нет!

Ангелы наконец разбили стеклянную стену, и теперь их так же хорошо слышно, как и видно. Уши, до сих пор словно залепленные воском, открылись. Мягкий ветерок щекочет их, в них вливается торжествующее ангельское пение. Небесные голоса поют хвалу шлюхам. Расхаживая туда-сюда по перекидным мостикам, соединяющим рай с чистилищем, можно различить стоящих вперемешку херувимов, серафимов, архангелов и вестников обоих миров. Оперный речитатив переходит от арий к дуэтам, трио и хоралам, наполняясь всевозможными вариациями. Сначала поочередно, затем все вместе голоса повторяют одну и ту же тему, обращаясь к новоприбывшей из чистилища и приглашая ее вступить в хор. И вот Манастабаль, мою проводницу, переносит к сцене высокого роста ангел с мускулистыми руками и плечами, в то время как мой херувим увлекает меня за собой к своему краю сцены, совершая головокружительные прыжки. Отсюда видны обитательницы чистилища - мафиози с револьверами на поясе, чьи торсы обтянуты черной кожей, налетчицы, бандитки, преступницы - каждую сопровождает ее ангел-хранитель. Повсюду яркие вспышки света - солнце сияет с запада и с востока одновременно. Я замечаю Азраиля, сияющего ангела смерти, во главе когорты спасшихся из преисподней. Я вижу рядом с ним Аполлиона и Абадцона, ангелов бездны. Кроме того, я вижу Задкиила, Уриила, Михаила, Самуила, Рафаила, Иофиила, Абдиила. Спасшиеся из преисподней и обитательницы чистилища вплетают свои голоса в хоралы, отвечая на песнь, обращенную к ним. Все музыкальные инструменты современные - перкуссии, трубы, саксофоны. Голоса, порой подолгу держа высокие ноты, переходят от самого пронзительного звучания к самым низким вокализам. Они глухо рокочут или воспаряют, как грегорианское пение. Никому не заказан путь в небесный город, и вот почему все песни пронизаны радостью. Озаренные светом, в одно мгновение преображенные, новоприбывшие смешиваются с толпой сияющих ангелов, и даже их голоса теперь труднее различить. В финале оперы конные ангелы взлетают, как метеоры, и гарцуют над сценой, трубя в свои трубы и поворачиваясь во все стороны в седлах - словно парфяне, выпускающие при отступлении стрелы.

XXXIII Башня любви

В этом глухом углу преисподней еще только сгущается ночь, когда Манастабаль, моя проводница, заставляет меня войти в убежище, которое здесь зовется башней любви. Поэтому мои глаза, ослепленные светом, не сразу различают, что вокруг. У меня на поясе висит кнут с коротким кнутовищем и единственным кожаным ремнем, который Манастабаль, моя проводница, дала мне со словами:

(Он тебе понадобится там, куда мы пойдем. Пускай его в ход, не раздумывая, потому что я буду там лишь простым наблюдателем.)

Хотя мне уже доводилось пользоваться кнутом - особенно после того, как я увидела несравненную Аннабель Ли, с таким умением и изяществом орудующую своим в ярмарочном балагане, - я чувствую себя неловко, потому что мне пока неизвестно, для чего он предназначен. И я счастлива этим незнанием, поскольку ужасы преисподней превосходят один другой, и каждый, увиденный последним, кажется, уже не будет превзойден. Манастабаль, моя проводница, кладет мне руку на плечо, и в тот же миг я резко застываю на месте - я вижу, что в преисподней называют любовными упражнениями. Меня больше не удивляет, что это выражение уже почти предано забвению. Бедные души стоят обнаженными. Я не знаю, что с ними делали, но они неподвижны, как куклы, набитые опилками - их руки и ноги бессильно вытянуты, головы свешены набок. Повернувшись к Манастабаль, моей проводнице, я кричу ей:

(Зачем ты меня сюда привела? Они же полутрупы! Мне что, придется осмотреть все покойницкие, какие только есть в этом чертовом бардаке?)

На это она отвечает:

(Да, это покойницкая, ты права. Но посмотри хорошенько - они еще живы.)

В самом деле, они живы. Одна за другой они вздыхают, шевелят руками и ногами, приподнимаются, поправляют волосы, одна из них - отвратительное зрелище! - даже зевает. Да, они двигаются, подают слабые признаки жизни - они, лежавшие, словно обломки тел, сложенные один к другому, как фарфоровые китайские вазы с одним отверстием наверху и двумя - внизу, повернутые лицом вверх или вниз, покрытые ранами, избитые до полусмерти. Глаза у меня вылезают из орбит, их застилает красная, потом желтая пелена, с губ стекает струйка слюны - и если бы Манастабаль, моя проводница, не сжимала с силой мое плечо, я бы рассыпалась на куски. Мне ужасно жаль, что у моего кнута только один ремень. Но я тут же принимаюсь изо всех сил хлестать врагов любви, осыпая их проклятьями:

(Вон отсюда, враги любви, отправляйтесь трясти своими причиндалами куда-нибудь еще и освободите башню от своего присутствия, ибо вы обременяете ее, как ваши причиндалы обременяют вас - и вы не уходите, опасаясь, что вам будет некуда их засовывать, хоть и суете их в любое место, которое кажется вам подходящим - даже в выдвижной ящик стола. Я слышала, как кто-то хвастался этим, как великим подвигом.)