Вергилий, нет!

К этому моменту их беседы я уже с трудом сдерживалась, чтобы не обозвать их мегерами, и тут вспомнила, что усвоила благородные манеры, чтобы придать хоть немного блеска нашей порабощенной пизде - потому что о том, как бы втоптать ее в грязь, всегда позаботится враг, который никогда не упустит такой возможности. К тому же я испытывала легкую нежность к их раздраженности, озлобленности, чтобы не сказать - к их ненависти. В сущности, разве это не те же самые создания, которые (даже если не поднимают вопрос о «розовой угрозе»), словно не видят вас, когда вы сталкиваетесь с ними на улице? Они - те, для кого я некогда написала: «Собаки, ползающие на брюхе, ни одна из вас не смотрит на меня. Они проходят меня насквозь. Они воспринимают меня как лишение имущества и могущества, что мне представляется низостью. Длинная обнаженная рука проходит сквозь мою грудную клетку. В этот момент я для них все равно что евнух». Их нынешняя ненависть, даже если она не является ничем другим, свидетельствует, по крайней мере, о том, что они испытывают страх. И если они обдуманно, с величайшим коварством создали карикатуру на то, что именуется «розовой угрозой» и «лесбийской язвой», - это также проявление почти священного ужаса, а именно:

(Отец, отец мой, не отвергай меня, стоящую перед тобой на коленях, обрати свой взор на меня и убедись, что я именно такая, какой ты меня создал! Не допусти, чтобы я попала в руки этих проклятых созданий и сгинула в тенетах зла. Разве тебе неведомо, что они похищают своих жертв и, как будто этого недостаточно, сажают их на наркотики, чтобы те были полностью покорны их мучениям и ласкам? Ах, отец, отец мой, зачем ты меня оставил?)

Впрочем, когда они начали сначала, я принялась расхаживать взад-вперед по прачечной самообслуживания, призывая на помощь все свое красноречие, чтобы привлечь их внимание, и говоря:

(Несчастные! Слушайте меня!)

Но они меня не услышали. Я воздела руки к небу, призывая его в свидетели, и возопила:

(Сафо мне свидетель, я не желаю вам ни малейшего зла -напротив, я пришла сюда как ваш защитник и искоренитель несправедливостей - ибо я подозреваю, что они, как и грехи, во множестве плодятся вокруг вас!)

Они остаются глухи к моим увещеваниям, за исключением одной, которая начинает во всю глотку выкрикивать имя нашей великой предшественницы, визгливо растягивая «о». Она-единственная из всех, чьих ушей достигло это нежное имя. Я проклинаю себя за то, что бросила в эту свару одно из тех редких имен, за которые не нужно краснеть. Наконец я кричу им:

(Презренные создания, слушайте меня!)

Но они в суматохе и смятении собираются в круг, который заносит то вправо, то влево, из их губ вырывается шипение. Поскольку словами их, кажется, не пронять, я раздеваюсь догола между двумя рядами стиральных машин и прохожу между ними - не этакой Венерой, рожденной из пены морской, ни даже той, какой произвела меня на свет моя мать - но, по крайней мере, с двумя руками, туловищем, ногами и всем прочим. Мне особо нечем похвалиться, кроме как полным сходством с людьми моего пола, наиболее очевидной и банальной идентичностью, и я говорю:

(Вы же видите, что я слеплена из того же теста, что и вы, мы принадлежим к одной и той же армии, если не к единому организму. В моих намерениях нет ничего непонятного - они миролюбивы. Мой вид - тому свидетельство.)

Но не успеваю я и шагу ступить нагишом, как они принимаются кружиться на месте и рвать на себе волосы в лучших классических традициях - как волчки или крутящиеся дервиши, испуская бешеные вопли; некоторые блюют; одна из них начинает кричать (насилуют, насилуют!) и метаться во все стороны, но далеко убежать ей не удается, потому что она с разбега натыкается на стиральные машины и электрические сушилки, которые занимают все пространство; после того как она, гонимая ужасом, ударяется о каждую из них поочередно, ей случайно удается выскочить на улицу все с тем же безумным воплем (насилуют, насилуют!) Другая в ужасе бросается в сушильный автомат, который еще вращается, и закатывает там настоящий кошачий концерт. Эти фурии вполне могли бы поступить со мной так же, как вакханки с Орфеем, если бы им не помешало неожиданное явление накидки, чудесным образом выхваченной из сушилки моей проводницей, Манастабаль, и наброшенной на меня, чтобы скрыть от чужих взглядов мою наготу, которая, по ее мнению, и была причиной всего этого скандала. Но она действовала недостаточно быстро, чтобы я не успела разобрать их криков:

(Смотрите, да она покрыта волосами с головы до ног, у нее даже спина волосатая!)

Я в изумлении взглянула на себя: действительно, вместо прежнего едва заметного пушка все мое тело было покрыто длинными волосами, черными и блестящими. Тогда я сказала:

(Ну вот, теперь мне не будет холодно зимой!)

Но тут я снова услышала, как они вопят:

(Вы только посмотрите, у нее чешуя на руках, на груди и на животе!)