Вергилий, нет!

Вместо домов здесь ярмарочные балаганчики, в каждом из которых - тир. Осужденные души выставлены как мишени, голые по пояс. Я вижу их издалека, приближаясь по главной улице вместе с Манастабаль, моей проводницей. В глазах у меня темнеет от гнева и боли, и сперва я различаю лишь их застывшие улыбки и неестественные позы. Вскоре, однако, неровности на их коже, а также родинки и даже прыщи убеждают меня в том, что это не манекены, а живые люди. И когда я наконец решаюсь перевести взгляд с их лиц чуть ниже, глаза мои едва не вылезают из орбит. У несчастных раскрыты грудные клетки и выломаны ребра, а бьющиеся сердца и есть главные цели для стрельбы. Они стоят не шевелясь, слегка согнув в колене одну ногу и опираясь на другую, и лишь едва заметно вздрагивают, когда пуля, стрела или нож вонзаются им в грудь. У некоторых улыбки постепенно сменяются гримасами боли, а многочисленные раны заставляют вспомнить о семи скорбях Богородицы. Тем не менее они держатся на почти прямых ногах, а их руки, даже не пытаясь защитить грудную клетку, бессильно свисают вдоль тела. Держу пари, они в своей любезности доходят до того, что продолжают стоять, согнувшись, но все еще сохраняя подобие улыбки на искаженных страданием лицах, даже после смерти. Прежде чем Манастабаль, моя проводница, успевает остановить меня, я бросаюсь к ближайшему балаганчику. При мне только ружье, и я не могу стрелять без разбору. Поэтому я размахиваю прикладом направо и налево, прокладывая себе путь к тиру. Я перепрыгиваю через стойку, не обращая внимания на окрики Манастабаль, моей проводницы. Но, оказавшись там, я не знаю, что делать. Кажется, осужденные души только и ждали меня, чтобы позволить своим напряженным мускулам расслабиться, потому что они все разом падают мне на руки. Большинство испускают предсмертные хрипы. Когда Манастабаль, моя проводница, наконец пробивается ко мне, я пытаюсь обеими руками поддержать осужденные души, оседающие на пол. Манастабаль, моя проводница, кричит:

(Ты ничего не сможешь сделать для них - видишь, они все мертвы или при смерти. Но ты погубишь нас обеих своим безрассудством!)

И в самом деле, посетители тира, не считая тех, кому я разбила головы прикладом, приходят в бешенство, оставшись без мишеней - они считают, что их обокрали. С помощью подкрепления из соседних тиров они собираются штурмовать стойку, позади которой стоим мы в окружении мертвых и умирающих. Еще ни разу во время нисхождений в ад мы с Манастабаль, моей проводницей, не оказывались в столь опасном положении. Я прошу у нее прощения и готовлюсь к отпору, когда она, чтобы дать нам возможность бегства, швыряет горсть пороха в глаза противникам. Мы скрываемся за толпой осужденных душ - некоторые еще держатся на ногах, другие грудой лежат на полу -и сквозь разрез в брезентовом пологе балаганчика выскальзываем наружу, никем не замеченные. Гораздо позже, когда нас отделяет от ярмарки уже достаточное расстояние, Манастабаль, моя проводница, говорит:

(Держу пари, не окажись меня там, ты бы набросилась на них, одна против сотни. Ты разве не знаешь, что в некоторых случаях бегство - наилучшая добродетель?)

И когда я спрашиваю ее, часто ли нам еще придется убегать в течение нашего путешествия, она отвечает:

(Ну еще бы - каждый раз, когда ничего другого не останется.)

XXVIII Парад 2

В самый разгар дня мы идем по городским улицам. Иногда в просветах между высокими строениями виднеется море. Все остальные люди, кажется, следуют к той же цели, что и Манастабаль, моя проводница. Но мне неизвестно, что это за цель, пока она не говорит:

(Приготовься, Виттиг, увидеть главную часть представления - то, что мы видели, было лишь прелюдией.)