Вересковый рай

У Саймона не бывало плохих снов, но они обычно приходили к нему в смутном, расплывчатом виде. У него и в мыслях не было, что, когда Рианнон говорила о верности одной любви, она могла подразумевать и случайную связь с какой-нибудь проституткой, услугами которой он пользовался время от времени, чтобы облегчить свое тело. Тем не менее со дня отъезда с Ричардом из Лондона у него не было ни одной женщины. Они передвигались слишком быстро, и к тому же он был так занят, что едва ли замечал отсутствие женщины, за исключением тех редких мгновений, когда просыпался.

Откровенное предложение Рианнон пробудило в нем желание. Чтобы его удовлетворить, не нужно было особенно беспокоиться – при дворе находилось несколько женщин, которые скрашивали жизнь Саймона еще до того, как его сердце выбрало Рианнон. Их взгляды говорили о том, что они рады были бы заполучить его обратно, а Маллт, дочь Арналлта, даже пошла было за ним через зал, когда он устремился вперед, чтобы поговорить с Рианнон. Однако даже бросить взгляд в сторону Маллт означало бы конец любым надеждам, которые он питал, пытаясь убедить Рианнон стать его женой. Кроме того, он не хотел Маллт.

Когда зал погрузился в темноту, и наступила тишина, Саймон пробрался к своей постели. Совсем рядом открыл глаза Мадог, сын Саэра. Он был раздражен больше всех, когда четверо мужчин, обсуждавших набеги на обозы армии Генриха, обнаружили, что Рианнон ушла. И его раздражение проистекало из-за твердого убеждения, что женщина должна терпеливо ожидать, пока у мужчины появится время, чтобы уделить ей каплю внимания. Он почувствовал еще большее раздражение, когда, как оказалось, этот Саймон удалился вместе с ней. То, что Саймон пробирался, крадучись, в такой поздний час, да еще так тихо, разъярило его еще больше. Естественно, он предполагал, что Саймон был с Рианнон.

Хуже всего – Энтван дал ему понять, что невозможно просто найти темный уголок и всадить нож в ребра Саймону. Саймон был единственным сыном Иэна де Випона, близкого друга принца Ллевелина и брата по клану. Но что еще более важно, Саймон был любимцем принца. А в данный момент, и это самое важное, он являлся посланником графа Пемброкского. Таким образом, если что-то случится с Саймоном, Ллевелин подвергнет двор таким мукам, что страдания грешников в аду покажутся простой шуткой.

Мадог считался тугодумом, но гнев и необходимость быть скрытным породили необычную гибкость ума. Он связал английские связи Саймона и привязанность принца Ллевелина к нему с тем фактом, что незаконный сын Ллевелина Граффидд ненавидел англичан и с завистью относился к тому, кому отдавал предпочтение отец. Мадог и не подумает волноваться, если Граффидд попадет в беду. Он будет следить за Саймоном, думал он, а когда застанет его с Рианнон, сообщит об этом Граффидду, и тогда Граффидд возьмет на себя заботу по устранению Саймона тем или иным способом.

А то, что Саймон мгновенно уснул, привело Мадога в еще большую ярость, поскольку, он полагал, это означало, что тот получил половое удовлетворение. Однако скорее дисциплина, а не удовлетворение вынуждали Саймона к соблюдению тишины. Более или менее он решил, что скажет Рианнон, но был совершенно не в состоянии думать о том, каким образом убедить ее выслушать его. Он предположил, что она пришла в такую ярость из-за грубой формы отказа от ее предложения себя, что даже не разрешит ему приблизиться к ней.

Саймон не осмеливался откладывать разрешение этой проблемы на некоторое время, чтобы укротить гнев Рианнон, в то же время успеху его могло способствовать то, что выглядел он подавленным и одиноким, – подобную уловку он находил очень действенной. Время работало против него. Саймон не знал, каким промежутком он располагает – день, неделя, месяц или даже больше, прежде чем Ллевелин решит, что и когда он будет делать, а может, вообще захочет присоединиться к Пемброку. Он мог быть абсолютно уверенным в отношении одного или двух дней, в течение которых Ллевелину следует принять главных вожаков клана, которые были обязаны ему чем-то. После этого, Саймон знал, его в любое время могут отправить обратно к Ричарду, и тогда неизвестно, когда он сможет вернуться. Если дело дойдет до сражения, пройдут многие месяцы, прежде чем он сможет распоряжаться собой.