Верблюд (сборник)

Целый час он работал на пределе сил, хотя внешне казалось, что он с лёгкостью отгадывал и мена, номера денежных банкнот и пин-коды кредитных карточек. Устраивал сложные математические вычисления. Вызывал на сцену людей. Они рисовали изображения, которые гипнотизёр к их радостному удивлению неизменно отгадывал, но на самом деле – посылал им в голову свои образы.

Менталист раскраснелся, глаза его были воспалены, казалось, он превратился в сгусток энергии.

Пробегая между рядами, он бросил на меня взгляд, на мгновение остановился и побежал дальше.

Закончилось представление, я отстоял в очереди из желающих сфотографироваться со «звездой», подошёл к Менталисту и протянул свою книгу, завёрнутую в бумагу.

– Что это? – спросил он.

– Не бойся, это не бомба, – успокоил я. – Принёс, как договаривались пять лет назад, в Кесарии.

Он всмотрелся в меня.

– Помню тебя. Вот видишь, я во всём оказался прав, – сказал Менталист.

– Как всегда? – улыбнулся я.

– Как всегда! – ответил тот и, вытерев пот со лба, сказал: – Спасибо за книгу!

Я протянул ему руку, и Менталист по-израильски размашисто пожал её.

«Да уж! Две тысячи лет назад такого, как он, объявили бы Мессией, а сейчас объявляют: Ваш выход на сцену!»

Антисемит

Подмосковье. Рузская больница, 1988 год, хирургическое отделение.

– Померь температуру, пописай сюда, – симпатичная, молодая медсестра с ярко накрашенными губами протянула мне контейнер. – Скоро приду!

«Очень кстати, давно хочется пописать хоть куда-нибудь».

Поставил на подоконник теплую баночку с тёмно-жёлтой жидкостью. Температура 37.5. Странно, чувствую себя вроде неплохо.

– Жди здесь! – медсестра брезгливо взяла баночку, посмотрела на градусник, записала.

«Зачем пожаловался, что болит живот? Конечно, мышцы болят. Уже месяц делаю суровые упражнения для спины и пресса. Но оставаться в центре было уже нельзя – деревенские переломать кости обещали. Не нравилось им, что я закатываю по локоть рукава рубашки. Показал пару приёмчиков. Они про «Одинокого волка МакКуэйда» не знали, а я у своего дяди по видику смотрел и всему научился».

Ход рассуждений подростка прервала санитарка, правда, уже другая, не менее красивая, но более скромная.

– У тебя аппендицит, через полчаса операция, я тебя побрею, раздевайся, ложись в ванную.

– Как операция?! – опешил я. – У меня ничего не болит. Вы меня отправьте домой, пожалуйста.

– Без разговоров. Можешь до дома не доехать, – сказала санитарка.

– Зачем брить?

– Чтобы микробов не было, – терпеливо объяснила она. Похоже, ей стало меня жаль.

– Тогда сам, – обречённо произнёс я, взял лезвие и начал брить пах, повторяя: «Этого не может быть. Не может быть».

Вскоре вернулась сестра милосердия.

– Неплохо, – усмехнулась она, осматривая низ живота, – но надо чисто. Вот так. Теперь душ. Ты что, боишься?

– Девушки там меня ещё не трогали, – я попытался пошутить.

– Какая я тебе девушка, – фыркнула медсестра. – Одежду оставляй здесь. Надевай халат. Да не так, наоборот. Пошли.

Я почувствовал, что иду на Лобное место, не случайно и лобок побрили…

В операционной было холодно, но меня знобило от страха.

– Я доктор Давид. Опэрация будэт примэрно ч ас-полтора. Тебе уже пятнадцать, получишь «мэстный» наркоз. Будэт немножко больно, – сказал хирург с кавказским акцентом.

С трудом я взобрался на высокий стол, сверху свисали зеркала, в которых можно было рассмотреть свою нижнюю половину.

Задвинули ширму. Сделали укол, и вскоре я услышал лёгкий свист: полоснули несколько раз. «Совсем не больно. Ничего, ничего» – успокаивая себя, я не знал, что в это самое время в окно нашего дома неистово билась птица…

Боль усиливалась, неотвратимо сжимая своими кольцами моё нутро. Я терпел. Доктор стал рассказывать какие-то истории, но я его не слушал. Мне хотелось только одного – встать, убежать, но как убежать с разрезанным животом. Терпеть, терпеть.

Хирург уже не говорил со мной, он сосредоточенно работал, тихо переговариваясь с помощницей.

– Почему так больно, доктор? – отрывисто произнёс я.

– Опэрация затянулась, всё оказалось сложнее, начался перитонит. Тэпэрь тэрпи! Хочешь ругаться матом? Разрэшаю.

Я не хотел матом, я хотел жить, очень хотел жить, и боролся со жгучей, палящей, выедающей душу болью, полностью завладевшей мной.

А потом сдался.

– Не могу, хочу умереть. Убейте меня …

– Ты это брось! – заорал доктор. – Тэрпи, казак, атаманом будэшь! Скоро уже! Дэржись!

«Бабушки этого не перенесут, мама не выдержит, папа будет рыдать, брат расстроится. Надо жить, надо, но не могу, нет сил. Простите меня…Я уйду в иной мир, в котором будет хорошо, потому что в нём нет боли. Я готов и не боюсь».