Верь мне

– Так, – подтверждаю и ухмыляюсь.

Мама совершает демонстративный вдох. Так же театрально выдыхает. И, наконец, поднимается со своего кресла.

– Мне срочно нужно на воздух.

Раньше я бы последовал за ней. Проводил. Проконтролировал. Позаботился, несмотря ни на что.

Сейчас же, выдерживая затяжной зрительный контакт, жму на селектор и просто отдаю указание:

– Анжела, проводите, пожалуйста, Людмилу Владимировну на балкон. А после – к машине.

Мама награждает меня взглядом полным разочарования и уходит. Я возвращаюсь к работе. Но ненадолго. Буквально час спустя Анжела оповещает о посетителе, которого нет и никогда не могло быть в моем расписании.

– Добрый день, Александр!

– Добрый, – выходя из-за стола, встречаю Полторацкого с тем же хладнокровием, что и до этого – мать. Даже некоторое изумление неспособно расшатать моего самообладания. Пожимая руку, не снимаю оппонента со зрительного прицела. – Чем обязан, Тимофей Илларионович? Что привело вас в «Вектор»?

– Исключительно любопытство, – отвечает старик и с улыбкой пересекает мой кабинет, чтобы остановиться у стеклянной стены.

Я же с прищуром наблюдаю за этим продвижением и за тем, как он замирает, бесцельно глядя на морской вид, что открывается из моего офиса.

– Меня трудно удивить, – проговаривает Полторацкий. – Но вам, Александр, должен признать, это удалось сделать уже не единожды, – поглядывает хитро, будто расколоть меня таким незамысловатым подкатом пытается. – Хороший расклад в «Векторе» разыграли. Запуск, конечно, по максимуму крутой. Рискованный. Но очень уверенный. Так могут запрягать только люди вашего возраста, – потрясывая указательным пальцем, тихо смеется старик. – Не все, безусловно. Только самые сильные. Вы на своем месте, Александр. Никто не может вам помешать. К тому же эта свадьба несколько областей связывает… Я долго думал, зачем вы это делаете, – морщит лоб, собирая там глубокие складки. Будто до сих пор мозгует над озвученным вопросом. – Вам нужен Машталер, я прав?

Я лишь приподнимаю брови. Снисходительно смотрю на того, кто явно привык разоблачать всяких-разных «элементов» покрупнее меня. Ждет, что расколюсь и я. Это, конечно, зря. Сам же должен понимать: у меня за плечами ебаная двадцатилетняя муштровка от двух таких же, если не более жестких, прокуроров.

То, что отсутствие каких-либо ярких реакций с моей стороны Полторацкого не смущает, удивления тоже не вызывает. Такие люди, как он, крайне терпеливы. Могут раскручивать тебя часами, не поднимая ни внутреннего, ни внешнего тона.

– Одного никак не пойму, – пауза столь же знакомая, как и все остальные приемы внушения. – Как вам удалось провести моих людей в Болгарии?

– Не понимаю, о чем вы.

– Вы же встречались с Христовым? Как его здоровье?

Не отвожу взгляда, хотя зрительный контакт между нами определенно затягивается.

– Не в курсе, – выдаю неизменно ровно. – Я был на отдыхе.

– Угу, угу, – издавая эти звуки, кивает и ухмыляется шире. – Полагаю, что информация относительно того подляцкого спектакля с изменой вам все же открылась. А то, что ему предшествовало?

– Не понимаю, о чем вы, – упорно повторяю я.

– Что ж… Жаль. Мы могли бы объединить силы.

Едва сдерживаюсь, чтобы не заржать.

– Я еду на три дня домой, – первое, что звучит по-настоящему неожиданно. – В Киев, – уточняет явно намеренно.

Я торможу дыхание. Но… Прицельный выстрел прокурора уже пробивает грудь. Жгучий жар вспыхивает, словно внезапно открывшаяся язва. Нутряк заливает густой и ядовитой кровью.

Сердце на инстинктах высоту берет. На тех же инстинктах заставляет меня дышать чаще.

– Подумайте об этом предложении до моего возвращения, – бросает мне в лицо, как грязь. – Через три дня.

Дверь тихо хлопает. Я остаюсь один.

Дергаю галстук. Хватаю кислород. И все равно задыхаюсь.

Он едет к ней… К ней… К ней…

Я успешно игнорирую целый вал гребаных жизненных ситуаций. Но, как оказывается, относительно Сони был в последнее время спокоен только благодаря тому, что ее папик находился в Одессе.

А сейчас… Они встретятся и… Она с ним… Она…

Понимаю, что стремительно лечу с катушек. Понимаю, что надо тормозить. Понимаю, что сам не справлюсь.

Александр Георгиев: Мне нужно к вам на прием. Срочно.

Валерий Романович: Приезжайте.

Сначала было крайне стремно вываливать кому бы то ни было свои чувства. Но после всего случившегося в феврале у меня попросту не было иного выхода. Мы давно не виделись. Но до мая я проводил на кушетке у психотерапевта больше времени, чем где-либо еще.