Верь мне

– Ладно, – в Сонином тоне появляется дрожь, но в целом она звучит так же выдержанно, как и минуту назад. – Можешь волноваться, о чем твоей душе угодно. Просто не надо сообщать об этом мне, хорошо? И тем более не смей ничего у меня спрашивать, Саш… – тут, когда ее голос срывается, кажется, что она готова меня ударить. – Я же тебя не спрашиваю, почему ты с Владой… Любишь ли ты ее… Ревнуешь ли так же маниакально, как ревновал меня… – наконец, она теряет самообладание полностью. Закрывает глаза и шумно вздыхает. – Я не спрашиваю, Саша!

Блядь… Так нельзя, но… В эту самую секунду ее боль отзывается внутри меня жгучим целебным бальзамом.

Она неравнодушна. Ей не все равно.

Блядь… Так нельзя, да… Но я не могу позволить, чтобы она меня забыла. Это абсолютно точно ненормально. Я законченный психопат, место которому исключительно в аду, но я хочу, чтобы Соня страдала так же сильно, как и я.

Ошалев от полученной пилюли, нагло подталкиваю нас обоих к краю новой бездны страданий:

– А ты спроси!

– Мне не нужно этого знать! – выкрикивает без какой-либо агрессии. Просто втолковывает, сохраняя свое чертово безграничное терпение. – Это ничего не изменит. Есть уговор. Давай его, пожалуйста, соблюдать.

– Я просто не понимаю, – упорно долблю воздух эмоциями. Не могу отступить. Внутри все настолько горит, что голая кожа груди и спины, несмотря на вечерний холод, которым я и намеревался остудиться, пылает огнем. – Ты говоришь о какой-то любви. Заявляешь, что без нее не приемлешь секс. И при этом гребаный папик у тебя как минимум третий! Всех любила?! Охуенная любовь!

Знаете, чего я добиваюсь? Я бы очень хотел, чтобы она меня ударила.

Не то чтобы я думаю, будто это способно что-то там уравновесить. Нет, не способно. Никак и никогда. Просто… Пусть бы Соня сделала все, что только можно! Я бы вытерпел в надежде, что после этого мне самому станет, мать вашу, легче.

Но она не выдает никаких реакций. Вместо этого отталкивает сиденье качелей позади себя и, поднырнув мне под руку, молча уходит в дом.

Я на адреналине иду следом.

Через террасу практически одновременно попадаем с Богдановой на кухню. Я на пороге притормаживаю, чтобы перестроить зрение к яркому после темноты улицы освещению. Соня не останавливается. Пересекая помещение, снимает с держателя над барной стойкой бокал и наливает в него из кувшина воду.

Так как она стоит ко мне спиной, я позволяю себе подойти практически вплотную. Замираю, когда налитый вспыхнувшей, как вирус чумы, похотью член упирается между ее упругих ягодиц. Не то чтобы я до этого полностью отрицал свое возбуждение… Просто не осознавал, что оно, мать вашу, так сильно. Прошившие тело молнии заставляют меня содрогнуться и, качнувшись вперед, схватиться за край столешницы, перед которой стоит Соня. Она синхронно со мной дергается и, резко оборачиваясь, расплескивает по моему пылающему плечу воду. Жидкость холодная, явно со льдом. Но я даже не вздрагиваю. Этим меня, блядь, точно не потушить.

– Отодвинься сейчас же, – шипит Богданова задушенно.

Я в каком-то странном, самому себе непонятном, жесте пожимаю плечами. И на этом все. Салюты в моей груди подрывают меня в небо, где я когда-то был счастлив. Неужели она думает, что я добровольно от этого откажусь и сигану обратно вниз? Я три месяца жил, как зомби. И вот в моем, казалось бы, мертвом теле стартуют не просто какие-то там гормональные реакции… Каждая клетка организма превращается в ебаный биохимический котел.

– Оттолкни меня, если сможешь до меня, блядь, дотронуться.

Почему я уверен, что она не сможет? Да потому что я сам до сих пор не могу к ней прикоснуться! Мы оба знаем: если в ход пойдут руки, это будет новая смерть.

Соня, конечно, пытается сражаться. Совсем как когда-то, когда окатила меня из шланга… Она отводит руку с бокалом назад и выплескивает воду мне в лицо.

Я зажмуриваюсь. Резко втягиваю воздух. По коже бежит мелкая дрожь.

И я вдруг чувствую, как горло продирает смех.

Если бы кто-то рядом ударил по барабанной установке, этот звук бы не был таким поражающим, как тот, что я идентифицирую как свой собственный хохот. Не думал, что способен. После всего, что пережил, все, что ощущал там, где должен рождаться смех – удушливый ком.

Как тут не смеяться, если Соня расписывается под признанием, что чувства и с ее стороны живы?

Особенно, когда она, после воды, прикладывает меня в грудь через кухонное полотенце.

– Да подожди… Подожди ты… – дернув за ткань, выдираю из ее рук этот щит. И она тут же замирает. Глаза на пол-лица. Дыхание по нарастающей. – Знаешь, что было самым мучительным в первые недели? – толкаю шепотом. – Не думать о том, как ты там… Одна в огромном чужом городе… А ты, оказывается, нашла себе папика! Продалась, как шлюха. Тебе нужны были деньги? Почему ты не позвонила мне? Почему, блядь?! Я бы тебе помог! Сука, просто так, понимаешь?! Но ты натрахалась и приехала рассказывать тут всем про какую-то ебучую любовь! Зачем?! Какого хуя тебе там не сиделось, Сонь?!

– А ты сам чем тут занят?! Не трахаешься? – взрывается в ответ неожиданно.