Вепрь

- Ближе нет. Но можно газету подложить свернутую, - подсказало мне простой и ясный выход воспоминание о старой заметке, обнаруженной В недрах егерского тулупа, когда я в библиотеке заговаривал зубы лесничему Фильке. Тем более, что заметку я теперь носил в нагрудном кармане байковой рубахи, как нашу охранную с Анастасией Андреевной грамоту. И тем более, что рубаха была на мне, а это позволяло устранить досадный дефект, практически не вставая из-за стола.

Прежде чем использовать заметку, я пробежал ее глазами. Поначалу буквы сливались, но уже второй абзац порядком выбил хмель из моей головы. Под заголовком «Эхо партизанской войны» в очерке сообщались подробные сведения о двух подпольщиках, принявших неравный бой с нацистами в селе Пустыри. Оба они посмертно были удостоены звания кавалеров ордена Красной Звезды.

- Вы прямо ответьте, Гаврила Степанович! - вскричал я, бросая заметку на стол. - Служили вы немцам иль нет?

- Служил, - прямо ответил егерь. - Но не им. Я, Сережа, своей партии служил. А Виктор - что ж? Виктора я понимаю. Отец его погиб, возможно, честным товарищем. Потому и держал я эту заметку при себе, пока ты по чужим карманам не начал шарить. А таким ремеслом, Сережа, в деревне особо не разживешься. Как бывший особист говорю. Вокзалы, пельменные - другое дело. Там - оперативный простор.

- Не понимаю. - Я наугад вонзил вилку в емкость с грибами. Достался пластинчатый гриб рыжик. Грузди, волнушки, рыжики - это все пластинчатые грибы.

- Не понимает, - вздохнул Обрубков и скупо изложил мне обстоятельства гибели подпольщиков: - Готовилось наступление. По рации я получил приказ ликвидировать майора Битнера, начальника здешнего гестапо, лично ответственного за уничтожение тридцати заложников из крестьянства, а также за отправку более пятисот советских душ в ихний поганый фатерлянд. К нам, полицаям, особенного доверия не было. Штаб охраняли эсэсовцы. Ночью я снял часового. Дверь в кабинет Битнера оказалась приоткрыта, и я уже готовился исполнить высшую меру, как услышал краем уха разговор гестаповца с начальником штаба майором Цорком. Так я выяснил, что один из двух связников партизанского отряда - провокатор. Наутро агенту Битнера предстояло уйти в отряд и вывести его на засаду. До смены часового еще оставалось минут сорок. Тихо кончив Цорка с Битнером, я рванул в поселок, поднял с постели обоих связников - благо, что жили через дом, - отконвоировал к штабу и метнул за них гранату в окно канцелярии. А диверсантов расстрелял при попытке к бегству. Имею от командования Железный крест. Выпьем?

- Выпьем, - согласился я. - Лучше выпить. Это - лучше.

Когда Настя вернулась из библиотеки, мы с Обрубковым горланили балладу про есаула, который был чрезвычайно догадлив и отлично умел разгадывать самые запутанные сны.

- Хлеб-соль, панове! - Настя сбросила варежки, улыбнулась, и в избе как будто стало светлее. - О чем грустите?

- Не говори ей, полковник, - предупредил я Обрубкова. - Она развеселит нас. Она испортит нам все горе.

- Мы прошлое ворошим. - Гаврила Степанович дотянулся до настенной полочки, где сушились его папиросы.

Узкая полочка с папиросами напоминала мне пулеметную ленту.

- Ворошили, - исправил я глагол на другое время. - Теперь мы ворошим настоящее.

Повесив шубу среди охотничьих доспехов, Настя подошла к печке и положила обе ладони на ее оштукатуренную грудь. Жизнь там, видно, еле теплилась, и Настя укоризненно покачала головой.

- Поворошить надо, - дал я, как мне казалось, дельный совет. - Если пульс еще бьется - не все потеряно.

- Бьется в теплой печурке огонь? - воспрянул Гаврила Степанович. - Запевай!

В сарафане и дубленой безрукавке милая моя Настя выглядела куда соблазнительнее, чем городские чаровницы в импортных тряпках. Кончик ее медно-рыжей косы был схвачен шелковой лентой. Пока мы пели, Настя присела на корточки, открыла чугунную дверцу и заново взялась растапливать печь. Атласная лента опустилась вровень с полом, и Банзай попытался ею завладеть.

- Банзай, - сказал я. - Это - Настя. Настя, по - Банзай.

На ужин была жареная картошка. Картошку Настя жарила быстро. Как многие люди, ленивые от природы, она вообще все делала быстро и хорошо, чтоб уже не переделывать.

- Мужчины, - произнесла Настя за ужином, - я давно уже смотрю на этот стол, и я уже не могла видеть, как он хромает. Но мне было любопытно, кто из вас, извините, почешется.

- Он, - сказали мы, одновременно указав друг на друга. К тому времени газетная вырезка о партизанах привела злополучный стол в относительно устойчивое состояние.

Тут с порывом ветра, да и сам точно ветер, в избу ворвался расхристанный Тимоха Ребров.

- Обложили мы его, полковник! - заорал он весело с порога. - Здорово, Настена!

- Кого обложили? - хладнокровно спросил Обрубков. - И чем обложили? Матом, что ль?

- Вепря, говорю, обложили, трупоеда! - Шапка Тимохи, смятая в кулаке, указала куда-то под ноги. - На кладбище! Айда брать! Петрович велел, чтоб с тобой!

Сборы были недолги. Вооружившись, мы последовали в ночь за Тимофеем.