Венгерский набоб

Кабинет банкира ровно ничем не напоминал прежнюю его паштетную. Скупая особняки эмигрантов, он и камердинеров их нанимал, а понаторелый камердинер, несравненный этот воспитатель, кого только не научит тем великосветским несообразностям, которым столь дивится, но никак не может усвоить tiers etat [третье сословие (франц.)]: разные там китайцы [в тогдашнем Париже обычно - мелочные торговцы, лоточники или разносчики], филистеры да гуманитарии. Массивная мебель - кресла, диваны, столы и бюро - вся эбенового дерева с серебряной инкрустацией, обитая белым кашемиром с цветами по бордюру, - расставлена была не по стенам или углам, а посреди комнаты либо же наискосок, лицом в угол: такая уж мода. Мебель же, словно воплотившая в громоздких, тяжелых своих очертаниях европейскую скуку и прозу двадцатых годов, перемежалась для необходимого равновесия стройными, с изящным орнаментом коринфскими вазами, дорогими античными статуэтками из недавно откопанной Помпеи и пестрыми, блистающими серебром и позолотой столиками китайского фарфора. Ковры на полу - все ручной работы; на многих вышито крупно: "На память..." - надпись, не усыпляющая, однако, подозрения, что все они за большие деньги куплены самим банкиром. На стенах - тисненые серебром гобелены, а по ним через равные промежутки с потолка до самого пола - узорчатые тибетские шали, посередине перехваченные серебряными змейками. В промежутках - великолепные гравюры на стали (картины маслом не для солидных кабинетов, скорее для гостиных), изображающие знаменитых поэтов и знаменитых рысаков. Все они - близкие знакомые банкира: одни воспевают его, другие возят.

Все это уже достаточно показывает, какой толковый, внятливый к веленьям времени камердинер был у банкира.

Да и сам он - весьма достойный, с первого взгляда располагающий к себе седовласый господин лет семидесяти с приветливым, дружелюбным даже лицом. Не только наружностью, но и манерами своими живо напоминает он Талейрана, к искренним почитателям коего и принадлежит. Удивительной красы белоснежная шевелюра, румяное, гладко выбритое и оттого еще более моложавое лицо, целые все до единого, сверкающие белизной зубы и руки, приятные той особой мягкой свежестью, какая бывает разве лишь у месящих всю жизнь сладкое тесто кондитеров.

Увидя в дверях Карпати, финансист тотчас отложил газету, которую читал без очков, и, поспешив навстречу, приветствовал гостя со всей возможной любезностью.

Вся возможная любезность согласно великосветскому этикету заключалась в том, что встречающий подымался на цыпочки и, поднося кончики пальцев к губам, уже издали принимался кивать, кланяться и ладонями вверх простирать вперед руки, на что прибывший отвечал в точности тем же.

- Монсеньер! - воскликнул юный "merveilleux" ("несравненный": так величались светские львы). - Весь ваш - с головы до пят.

- Монсеньер! - столь же шутливо-изысканно ответствовал мосье Гриффар. И я тоже - вместе с моим винным погребком.

- Ха-ха-ха! Хорошо сказано, прекрасный ответ! - расхохотался молодой денди. - Через час это ваше бонмо [меткое словечко, удачная шутка (франц.)] разлетится по всем парижским салонам. Ну, какие новости, дорогой мой сюзерен, владыка моих капиталов? Только, пожалуйста, приятные, неприятных не хочу.

- Самое приятное, - сказал банкир, - опять видеть вас в Париже. И еще приятней - у себя!

- Ах, вы всегда так любезны, мосье Гриффар, - бросаясь в кресло, возразил юный "incroyable" ("невозможный": тоже фатовской светский титул); в кресло бросаться в Париже, правда, уже вышло из моды, полагалось верхом садиться на стул, оборотив его задом наперед и облокотясь на спинку, но этого Абеллино еще не мог знать. - Eh bien [ну, хорошо (франц.)], продолжал он, оглядывая себя в карманное зеркальце: цел ли пробор. - Если вы только эту приятную новость имеете мне сообщить, я сообщу вам другую, но похуже.

- Какую же?

- А вот какую. Вы ведь знаете, что я отправился в Hongrie [Венгрию (франц.)] за одним наследством. Это майорат, приносящий доход в полтора миллиона.

- Знаю, - со сдержанной улыбкой отозвался банкир, поигрывая пером.

- И вы со временем, наверно, также узнаете, что в азиатской той стране, где мой майорат, нет ничего ужасней законов - за исключением разве дорог. Но нет, законы все-таки хуже. Дороги хоть в сухую погоду сносные, а законы никудышные и в дождь и в ведро.

Тут наш "несравненный" помедлил, словно давая время банкиру оценить его остроумие.

Но тот лишь улыбался загадочно.