Венгерский набоб

– Тут и остановимся. Ты туда вон, в корчму при дороге, заворачивай, а я пойду пройдусь. На часок, не больше.

– А не лучше ль и мне с вами, баринок? Тут ведь и волки случаются иной раз.

– Нужды нет, приятель. Я их не боюсь.

С этими словами незнакомец вылез из саней и, прихватив с собой фокош, устремился прямиком к соснам, темневшим среди белой равнины.

Что там, под этими соснами?

Это фамильное кладбище Карпати. А пришелец, который захотел навестить его в этот час, – Шандор Варна.

От Терезы, вернувшейся домой, узнал молодой мастеровой о смерти Фанни. Вот и графиня тоже стала добычей тленья, как жена захудалого какого-нибудь ремесленника, и могила ее, быть может, еще заброшенней.

И Шандор тотчас сообщил свое решение старикам.

Он должен посетить место, где нашла последнее успокоение его любимая, кумир его до гроба и за гробом, и открыть ей свои чувства, ибо теперь, когда она в земле, он вправе наравне с прочими притязать на ее хладное сердце.

Старики не старались его удержать, пусть себе едет со своим горем и оставит его там: выплачется – может, полегчает.

И с наступлением зимы молодой человек пустился в путь, узнав по описанию Терезы сосновую рощу, которую Янош Карпати насадил у своего семейного склепа, чтобы зеленела, даже когда все вокруг бело и мертво.

Итак, он выбрался из саней и пошел напрямик по снегу, а возница покамест завернул в придорожную корчму.

Два верховых показались тем временем на другой, почти ненаезженной дороге. Один, что позади, – с четырьмя рослыми борзыми на длинной своре.

– Гляди-ка, Мартон: лисьи следы, – указывая ему, сказал передовой. – По свежему снегу мы еще, пожалуй, затравить ее успеем до Карпатфальвы.

Егерь, видимо, был того же мнения.

– Поезжай-ка прямо по следу, а двух собак мне оставь, я от леса заверну наперерез.

И, взяв двух борзых и пропустив спутника вперед, он медленным шагом двинулся в сторону.

Но, едва тот исчез из виду, быстро переменил направление и рысью устремился к сосновой роще.

Там, у огибавшего ее рва, он слез с коня и, привязав его к кусту, а собак – к седельной луке, перебрался через широкую канаву.

По слабо белевшему снегу он безошибочно подвигался к своей цели.

Большое беломраморное надгробие возвышалось у одной из сосен. На нем – скорбящий ангел с опрокинутым светочем.

Прямо к нему и шел ночной посетитель.

Это был Рудольф.

Оба, значит, пришли на могилу. И, видно уж, самой судьбой уготовано им было встретиться.

Уверенным шагом приблизился Рудольф к светлому обелиску и, пораженный, замер. К подножию памятника припала какая-то мужская фигура, не то коленопреклоненная, не то лежащая ниц.

И неизвестный тоже встрепенулся при его появлении. Они не узнали друг друга.

– Что вам здесь нужно, сударь? – спросил, подходя, Рудольф, который первым овладел собой.

Шандор признал этот голос, голос Рудольфа, хотя и не мог понять, что привело его сюда в такой час.

– Господин граф, – мягко сказал он, – я тот самый ремесленник, которому вы изволили оказать когда-то большую услугу; будьте же добры до конца: оставьте меня здесь одного и не спрашивайте ни о чем.

Удивленный Рудольф догадался, кто перед ним. Лишь теперь его осенило: ведь та женщина до своего супружества сговорена была с ним, бедным молодым ремесленником, который хотел еще с такой рыцарственной отвагой жизнью пожертвовать ради нее.

Он все понял.

И, схватив бедного юношу за руку, пожал ее.

– Вы любили эту даму? И пришли ее оплакать?

– Да, сударь. Этим я ничьей чести не опорочу. Мертвых всем дозволено любить. Я любил эту женщину, люблю и посейчас и не полюблю больше никого.

«Значит, с ним она была помолвлена, – думал Рудольф. – Им любима. И как счастлива могла быть, знай его лишь одного. До сих пор жила бы и благоденствовала. Какой благородной, самоотверженной любовью одарил бы ее этот юноша, не порви она с ним так бесповоротно, что он лишь праху ее может поклониться».

Ремесленник же не спрашивал у вельможи: «А вы зачем пришли сюда в этот поздний час, а вы кого ищете средь усопших?». Его другое поглощало. Ему вспоминалась милая веселая девушка в простом, не дворянском платье, которая сидела с ним когда-то рядом в жасминовой беседке, говоря с детской живостью, какая выйдет из нее отличная хозяйка!.. И, приложив лоб к холодному мрамору, старался он себе представить, будто его голова покоится у нее на плече.

Острая жалость пронзила Рудольфа.

– Оставайтесь здесь, а я подожду за оградой. Если вам нужно что, я в вашем распоряжении.

– Нет, сударь, спасибо; я тоже пойду. Что хотелось мне, я сделал. Видите ли, иначе я не мог. Больным стал, лунатиком от мыслей, что вот она умерла, а я даже поблизости не был. Надо было приехать, испытать: убивает ли горе человека? Вижу, что не убивает; попробую теперь, смогу ли дальше жить.

На надгробии высечено было имя дорогой его сердцу покойницы. В снеговом отсвете слабо золотились крупные буквы:

«Фанни Карпати, урожденная Майер».

Молодой мастеровой снял шапку и почтительно, благоговейно, как прощаются с усопшими, прикоснулся губами к каждой букве этого имени: «Фанни».