Венгерский набоб

Эти слова сострадания сломили силы Фанни. Она рухнула в кресло, и слезы полились по ее щекам.

– Почему вы плачете? – ласково взяв ее за руку, спросил Рудольф с участием, хотя прекрасно знал почему.

– Зачем вы приехали сюда? – дрожащим от страстного чувства голосом возразила Фанни, не пытаясь уже более сдерживаться. – Зачем, когда каждый день даю я обет никогда вас больше не видеть, даже мест избегаю, где могу с вами встретиться, – зачем надо было вам отыскивать меня? Теперь я погибла: господь оставил меня. Всю жизнь не было в моем сердце места мужчине, лишь ваш образ хранился в нем. Но сокрытый – глубоко-глубоко. Зачем вам понадобилось опять вызывать его? Не видели вы разве, как бежала я отовсюду, где вы только являлись? Не ваши ли руки последний раз удержали меня, когда я смерти самой неслась навстречу? Ах, сколько мне тогда пришлось из-за вас перестрадать. О, зачем только нужно было вам приезжать, чтобы увидеть меня в таком отчаянии, такой жалкой. Жалкой.

И, плача, она закрыла лицо руками.

Рудольф искренне пожалел о содеянном.

– Ну вот, вы знаете, что одну неразумную женщину воспоминание о вас повергает в отчаяние, – окрепшим уже голосом сказала Фанни, подымая платок с выдавшего тайну молитвенника и отирая глаза. – Какая вам польза, скажите? Счастливее вы будете оттого? А я вот гораздо несчастней стала, потому что самую даже мысль о вас должна гнать от себя теперь.

О, как страдал, какую душевную боль испытывал молодой человек, нанеся рану сердцу столь благородному!

Но что мог он сказать? И какие слова могут послужить тут утешением? Оставалось лишь, протянув руки, дать их покрыть слезами и поцелуями; позволить бедной женщине с безнадежной страстью пасть ему в объятья, чтобы излить в судорожных рыданиях невыразимое свое блаженство и невыразимую муку…

Выплакавшись у него на груди, Фанни наконец притихла.

– Клянусь вам, – слабым, но решительным голосом сказала она, – богом, который будет меня судить, клянусь, что, если еще раз увижу вас, час этот будет и смертным моим часом. Поэтому, если есть у вас хоть капля сострадания, постарайтесь меня избегать. Не о любви умоляю вас, только о жалости. А там уж небо пусть сжалится надо мной.

Прекрасные глаза Рудольфа затуманились слезами. Бедняжка заслуживала счастья, а счастлива была в жизни лишь минуту. Ту минуту, когда рыдала у него на груди.

А теперь уж поистине незачем и жить.

Рудольф оставил несчастную и, едва дождавшись пробуждения Карпати, попрощался и уехал обратно в Сент-Ирму.

Всю дорогу был он взволнован и опечален.

Всю дорогу слезы бедняжки жгли ему руки, лицо и сердце, ее рыдания отзывались в ушах и душе. До самого дома.

А дома выбежала навстречу другая женщина, веселая, оживленная, милая, и сладостными поцелуями стерла следы горьких слез.

– Ах, так ты в Мадараше был! – погрозила она ему проказливо. – Так я и думала, что шпионить поедешь туда. Ну и что же ты там узнал?

– Что ты права, – ответил Рудольф с нежностью, – женщины – вовсе не слабодушные создания.

– Ну, значит, мир. Как там Фанни?

– Подобрее будь с этой женщиной, она очень, очень несчастлива.

Радость Флоры была безмерна, и легкое облачко на челе мужа скоро растаяло в ее лучах. Рудольф был наверху блаженства. Но даже в самые счастливые минуты ощущал он жгучие слезы на своем лице, слышал слова, которых больше не мог позабыть…

Приметила ли это умница Флора? Угадала ли что чутким своим сердечком?… Ангельское ее личико ни разу не выдало ничего.

XXVI. Пренеприятные открытия

Простимся покамест с нашими знакомцами. Поступим, как американские редакторы: дадим отдохнуть публике, а сами отправимся на несколько месяцев на воды или поохотиться на буйволов. Вернемся – тогда и угостим знатными охотничьими историями.

Курортный сезон тем временем как раз окончится, и вся знать съедется на зимние свои квартиры. Уже многие начинают бывать в Пеште, открывая здесь свои светские салоны, что, без сомнения, немалый блеск придает столице.

Вот и Сен-Ирмаи прибыли; оба, красавица жена и рыцарь муж, истинные кумиры света. Все стараются завязать с ними знакомство, и немало дам и кавалеров вздыхает кто по ней, кто по нему, – разумеется, без взаимности.

Но больше всего шума наделало прибытие г-на Кечкереи. Где же он-то побывал, куда ездил? По стране путешествовал для познания разных пленительных мест. И в газетах было про это – даже в каких домах он обедал и как его принимали: с превеликим почетом повсеместно. Настоящей экспедицией покорения сердец стало это турне: всех восхитил, всех очаровал, везде оставил о себе незабвенные воспоминания, где бы ни появился. Так писали газеты– с непременным попутным расшаркиваньем перед радушными, великодушными, прекраснодушными дамами и девицами, кои счастливы были видеть его у себя.