Венгерский набоб

Камеристка принялась расшнуровывать облекавший талию розовый корсаж.

– А не гожусь ли я для этой работы? – осведомился он.

Флора улыбнулась ласково и сделала знак девушке удалиться, уж коли нашелся такой заместитель.

О, сладостные привилегии мужей!

За приятным таким занятием как удержаться и не обнять эту восхитительную талию, а потом, посадив жену на колени, не расцеловать страстно, горячо ее улыбающееся личико!

– Ой, погодите, – сказала вдруг Флора, высвобождаясь из объятий, – а знаете ли вы, что я сердита на вас?

Это, во всяком случае, было с ее стороны премило: сначала дать себя поцеловать и лишь потом вспомнить, что сердита.

– Позвольте узнать, в чем я провинился?

– Вы сегодня очень невежливы были со мной. За весь вечер даже словечком не удостоили. Я только и знаю, что подхожу к Рудольфу в надежде, что он заговорит со мной, – раз десять мимо прошла, но он меня так и не заметил.

Рудольфу удалось меж тем схватить грозящую ему крохотную ручку и, прижимая ее то к сердцу, то к губам, снова привлечь к себе обожаемую супругу.

– Известно ли вам, что вы меня даже остроты про вас заставили сочинять?

– И вы, конечно, блестяще с этим справились. Можно услышать хоть одну?

– Пожалуйста. Например: едва Рудольф в губернаторы попал, как и с женой своей важничать стал. Но мы ему не позволим, нет, нет! Вот нарочно покажем, что не струсили, что ничуть не выше прежнего почитаем, что внимания не обращаем на него.

И с этими словами Флора с восхитительным безрассудством бросилась Рудольфу на грудь и, обвив его дерзостно, требовательно округлыми своими руками, стала целовать куда попало – в щеки, губы, глаза, лишь бы доказать: как ни важничай, не боюсь тебя ни капельки.

Да, ни капельки! А в подкрепление еще поцелуй, еще поцелуй.

Рудольф и думать забыл, зачем пришел, и ничего не имел бы против, продлись этот поток опровержений хоть целую вечность.

– Но, кроме шуток, Рудольф, – убирая со лба волосы, постаралась Флора принять серьезный тон.

– Так это всего лишь шутка? – перебил тот, еще крепче прижимая к себе жену.

– Ты должен ответить мне, почему был сегодня в плохом настроении.

– Завтра скажу.

– Нет, сегодня. Не огорчай меня на ночь. Недаром говорится: дай солнышку сесть без облачка. Нехорошо мне не уступать.

– Изволь, искуплю вину: три часа врозь был с тобой, три дня теперь буду вместе. Хотя и тут наказана. будет опять потерпевшая сторона/

– Ах, Рудольф, не надо этих плоских шуток. Ведь это шутка плоская. Но и остроумными ты не. отделаешься, придется ответ держать. Говори: почему был в плохом настроении?

– В приветственной речи неприятное почудилось кое-что, – хотел было слукавить Рудольф, но тут же был изобличен.

– Нет, дружок, не выйдет, меня не проведешь. Ты – и врать? С этим честным, откровенным лицом – лгать? С этими ясными глазами?… Лгать мне, которая душой тебе предалась? Нет, это невозможно, ты должен сказать мне правду.

Рудольф помрачнел, задумался, но потом повторил все-таки:

– Не будем сегодня об этом говорить.

– Почему?

– Долго очень.

– Ах, Рудольф баиньки хочет! Боится, что долго рассказывать, бедненький. Спокойной ночи тогда, милый Рудольф. Уж ежели спать идете, пришлите мою девушку сюда.

Рудольф встал и поклонился, сделав вид, будто всерьез собирается уйти.

Теперь, естественно, черед жены был уступить.

– Останься, останься, я шучу, – ластясь к нему, заступила она ему дорогу. – Видишь вот, у тебя до сих пор плохое настроение: даже пошутить нельзя.

– Скорее уж потому ты меня прогоняешь, что я недостаточно серьезен для тебя.

– Вот именно. Будь, пожалуйста, посерьезней; шутить буду я, а не наоборот: спросишь тебя, а ты игривой шуточкой отделываешься. Ну иди, давай в отгадки поиграем. Спорим, отгадаю, что с тобой.

– Посмотрим, – отвечал Рудольф, растягиваясь на оттоманке и кладя голову на колени Флоры, которая меж тем стала пальцы загибать.

– Сплетен наслушался?

– Ну, вроде того.

– Про кого?

– Но если я скажу, какие же тогда отгадки? Угадай!

– Про меня?

– Ну, это уж совсем безудержное воображение нужно, – про тебя сплетни сочинять!

Комплимент был вознагражден поцелуем в лоб.

– Но про кого же?

– Ладно, скажу. Не буду тебя мучить. Я пришел, собираясь все тебе рассказать, но не захотел огорчать и только суровому инквизиторскому допросу уступаю, – будь мне сама свидетельницей. Мне ие нравится, меня тревожит, что ты с этой Карпати так сдружилась.

– Ах!.. – Флора не знала, что и сказать от удивления. Чего угодно она ожидала, только не этого. – Вот уж вправду сюрприз! Другие мужья, по крайней мере, к мужчинам только ревнуют; ты первый, кто к женщине свою жену приревновал.

– Видишь, как я люблю тебя! Не люблю – боготворю, преклоняюсь и хочу, чтоб и все, кто только видит, знает тебя, такое же чувство испытывали и даже помыслить дурно о тебе не могли.

– А разве я даю повод для этого?

– Ты – нет. Но подле тебя… Эта Карпати – женщина с весьма сомнительной репутацией.

– Рудольф. Добрый мой Рудольф. Зачем обижаешь ты эту бедную женщину? Знай ты ее получше, так согласился бы: нет на свете другой, более достойной участия.