Венгерский набоб

Достойный хозяин от души старался, чтобы гостям было у него легко и приятно. Представит друг другу еще не знакомых, но желающих, по его мнению, познакомиться, хотя, может статься, они уже без него это сделали. Поэту газеты подсунет с его стихами; пианиста усадит за инструмент и сзади кого-нибудь приставит его игру хвалить. Каждому найдет сказать что-нибудь любопытное, подымающее настроение, – свежими новостями, пикантными анекдотами так и сыплет, переходя от одной группы к другой, чай тоже приготовит, в чем смыслит лучше всех; словом, за всем уследит, ничто не ускользнет от его бдительного глаза. Не хозяин, а загляденье.

Наконец прибывает и Абеллино. Являться вовремя не в его привычках. Под руку с ним какой-то немолодой иностранец, которого подводит он прямо к хозяину.

– Наш общий друг Кечкереи – мосье Гриффар, banquier.[229]

Поклоны, расшаркиванья, рукопожатия.

– Надеюсь, уважаемый хозяин простит, что я поспешил воспользоваться случаем, чтобы познакомить с вашей блестящей элитой нашего высокочтимого, всемирно известного друга, который как раз прибыл из Парижа.

О, г-н Кечкереи не только что прощает, он премного обязан за предоставленное ему счастье видеть личность столь выдающуюся. Снова расшаркиванье, поклоны, рукопожатия. И все это с такой серьезностью, будто из Абеллино – настоящий хозяин, устроитель приема; будто никто о том и не догадывается.

Из Парижа, который еще не настолько приблизили тогда к Пожони железные дороги, бравый наш банкир прибыл, собственно, лишь затем, чтобы лично удостовериться, собирается ли вообще когда-нибудь помирать престарелый набоб, под чью шкуру он уже столько денег одолжил.

Так или иначе, Кечкереи со всем возможным усердием озаботился, чтобы славный сей муж у него не скучал. Передал его на попечение обворожительнейших дам с главной целью избавить от него Абеллино, который между тем в компании молодых денди отправился cpaзитъся в карты: приятнейший способ время убить до прибытия Фанни.

За зеленым столом сидело уже много игроков, среди них и Фенимор. При виде его Абеллино разразился громким непочтительным хохотом.

– А, Фенимор! Ты в картах особенно должен быть силен, потому что в любви вконец обанкротился. Diable, тебе много надо нынче выиграть, ты ведь тысячу золотых теряешь против меня. Ха-ха-ха! Я, думаете, за этот вечер плачу? Ошибаетесь, Фенимор мне денежки выложит. Освободите-ка местечко, хочу тоже счастья попытать!

Фенимор не сказал ни слова, он как раз метал банк. Спустя несколько минут банк был сорван. Абеллино досталась уйма денег.

– Ах, друг мой, плохо что-то подтверждается поговорка: кому не везет в карты, тому везет в любви. Бедняга! Жаль мне тебя, истинный бог.

Фенимор встал и бросил карты. Его и без того молочной бледности лицо совсем побелело от сдерживаемого раздражения.

Проигранное пари и выказываемое ему пренебрежение, денежная потеря и издевки удачливого соперника переполняли его обидой и злобой. Он близок был к тому, чтобы, схватив подсвечник, учинить оскорбление действием. Но предпочел подняться и выйти из комнаты.

Абеллино продолжал играть, выигрывать и вызывающей, надменной повадкой смертельно обижать побежденных. Счастье упорно не желало ему изменять, что веселило его несказанно.

– Ну, будет! – объявил он наконец, запихивая в бумажник целую кипу громоздившихся перед ним банковых билетов. – Фенимор двойной неудачей опроверг поговорку, пойду посрамлять ее двойной удачей.

Но в соседней же комнате столкнулся с лакеем, который его давно искал, чтобы доложить: в передней дожидается г-жа Майер, которая не может войти, так как только с дороги, не успела переодеться.

«Ого! Это дурной знак!». Абеллино тотчас поспешил к ней. Та сказала, что никак не может разыскать дочку, но она придет непременно, иначе не стала бы приглашение принимать.

Абеллино сердито выслушал это приятное известие и ушел, оставив Майершу в передней.

– Diable! Ну, если они меня надувают…

Но раздражение показывать нельзя, надо с довольным, дерзко-торжествующим видом ходить. Эх, лучше б все деньги просадить, только бы девушка пришла.

И вдруг ему стало очень неприятно видеть Фенимора с его белым лицом, и даже мелькнула мысль: не помириться ли, не проявить ли великодушие.

Опять он вышел к Майерше спросить, сказала она дочери, что он женится на ней.

– О да, и видно было, что она рада очень.

Это его немножко успокоило, и, вернувшись в гостиную, он стал развлекать мосье Гриффара.

Уже чай подали и графиня X спела «Casta diva»,[230] когда к Абеллино протиснулся его лакей.

– Барышня Майер только что вышла из кареты, я видел, – шепнул он ему на ухо.

Абеллино сунул ему несколько золотых – все, что нащупал в кармане, и немного приободрился. Встал, посмотрелся в зеркало. Внешности он был привлекательной, надо отдать ему должное. Завит безукоризненно, усы и борода самые живописные, лицо чистое, шейная косынка восхитительная, и жилет великолепен.

«Quanta species»,[231] – сказала бы про него Эзопова лиса.

Вошел камердинер доложить о гостях (Абеллино увидел его в зеркало) и возгласил по-французски с салонной торжественностью: