Венеция зимой

— Все то же — Скабиа?

— В какой-то мере да.

— Что значит «в какой-то мере»?

— Послушай, Фьоре тебе говорил? Мне угрожают расправой. Начальство требует, чтобы я принял меры предосторожности. Я согласился, хотя это смешно: меня вроде как заставляют каждый вечер смотреть, нет ли кого под кроватью. Но ты ведь тоже получал анонимные письма?

— Писем не получал, звонили несколько раз по телефону. И, кажется, недавно кто-то был у меня в квартире.

— Значит, тебя тоже хотят запугать — это точно, но у нас, так сказать, разные случаи.

— А в чем разница?

— От меня хотят, чтобы я не так рьяно вел следствие. Не то чтобы оно шло очень успешно, но представь себе, что после короткого разговора здесь с тем парнем — ну, ты помнишь — мы смогли отыскать его друзей и установили за ними слежку. И в результате… В общем, мы нащупали ниточку, слабую, конечно, но все же это лучше, чем ничего. Значит, то, что я делаю, — не пустяки и кому-то доставляет беспокойство, а отсюда эти угрозы, чтобы помешать мне копать дальше. В деле замешаны воротилы, спекулирующие валютой, и на карту поставлены огромные суммы. С тобой же вопрос другой.

— Это меня должно утешить? — спросил Ласснер, раскуривая сигару, которую ему предложил Норо.

Следователь сделал несколько шагов по комнате, потом вернулся к Ласснеру.

— Активисты из крайне правых, подстрекаемые теми воротилами, — молодые ребята, возомнившие о себе бог весть что. Впрочем, что они, что леваки — одного поля ягода. И те и другие считают, что только они на правильном пути, только они знают Истину. А тем, кто не сними, — никакой пощады. Их дело (которое они и определить точно не могут) превыше всего, и — никаких сантиментов! А ты в итоге препятствовал им, сотрудничал с врагом, став на сторону Скабиа. Ты не должен был вмешиваться. Тебе следовало сохранять благожелательный нейтралитет. А значит, молчать, не высовываться: Твое поведение, твои снимки, твои интервью, где ты осуждаешь их, — все это непростительный вызов, за это, они считают, ты заслуживаешь наказания. А они наказывают — убивая.

— Я выполнил свой долг и сказал то, что думаю.

— Как раз журналисты, которые говорят то, что думают, и оказываются мишенью для террористов.

Откинув голову назад, Норо с удовольствием затянулся сигарой и выдохнул дым.

— Раньше они применяли касторовое масло или дубинку. Теперь чистка желудка и побои вышли из моды. Сегодня единственным очищающим средством они признают пулю или гранату. Имей это в виду.

— Спасибо, что предупредил.

— Для этого я тебя и вызвал. Теперь еще один совет: не задерживайся в Милане.

— Что, это действительно настолько серьезно?

— Мои осведомители в этом уверены.

Ласснер несколько скептически выслушал предостережение Норо — эти полицейские привыкли все преувеличивать. Обожженной рукой он загасил в пепельнице сигару, застегнул плащ, тщательно затянул пояс. Ему казалось, что в голове раскачивается маятник. Он вспомнил случай в Никарагуа. Солдаты правительственных войск расстреливали партизана-сандиниста, его ровесника — голый по пояс, он стоял у дерева. Солнце сквозь листву покрывало его светлыми пятнами. Пока солдаты готовились к казни, он все время пристально смотрел на Ласснера, и так до самого конца — не отвел взгляда.

Ласснер встал.

— Я видел смерть много раз, — устало сказал он.

— Она везде одинакова. Не задерживайся в Милане.

Ласснер взял шляпу.

— В Южной Америке, — сказал он уже на пороге, — я слышал разговоры об охоте на людей. В лесах Парагвая и Бразилии белые охотники травили индейцев, как дичь.

— Так оно и есть, — сказал Норо, протягивая ему руку на прощание: Теперь мы с тобой индейцы.

6

Задержавшись в Маргере дольше, чем предполагал, Андре вернулся в Венецию и в гостинице узнал, что ему звонили из Лиона. Передали, что будут звонить еще.

Он прошел в бар. Четтэуэй, сидевший там с какой-то молодой блондинкой, пригласил его присоединиться к ним. Спутницу англичанина звали Анитой. Ей было лет тридцать, скрестив ноги, она сидела на высоком табурете. Когда она стряхивала пепел с сигареты, ее браслеты с подвешенными к ним украшениями позвякивали. У Аниты были голубые глаза, быть может, слишком голубые на его вкус, губы, покрытые помадой такого же кораллового цвета, как и серьги, были красиво очерчены. Андре нашел, что она весела и симпатична.

— Ну что? Как дела с яхтой?

Четтэуэй ответил, что все прошло прекрасно. Даже очень. На верфи не мастера, а просто чудо! У итальянцев золотые руки. Спуск на воду прошел как по маслу, они сделали пробный рейс до Торчелло. Теперь яхта на якоре в канале, как раз напротив гостиницы.

— Так что завтра я могу погрузить свой багажи взять курс на Грецию.

Они разговаривали по-английски. Анита, не понимая, о чем они беседуют, продолжала курить, отставив руку с сигаретой и облокотившись на стойку. Время от времени она с какой-то кошачьей грацией потягивала маленькими глотками вермут.

— Где вы подцепили эту девицу? — спросил Андре.

— Здесь.

— Итальянка?

— Не знаю. По-моему, словенка.

Анита, словно догадавшись, что речь идет о ней, повернулась к ним лицом и жеманно поправила прическу.