Венеция зимой

— Прекрасно. Я заплачу, сколько скажете. А сейчас послушайте первые записи. Сначала я рассказываю о своих родных, в основном об отце, он был очень ловким дельцом. Нажил состояние поставками для армии во время войны с Эфиопией. При Муссолини его текстильное дело уже процветало, но он еще в пять раз увеличил свой капитал, занявшись производством армейских одеял и парусины для палаток. Конечно, он давал взятки политическим деятелям и высшим должностным лицам. При Республике ничего не изменилось, да и во Франции, как вы знаете, система такая же. В тридцать пятом году наши войска вступили в Эфиопию без объявления войны. Я была в таком возрасте, когда многое можно понять, в частности подлость некоторых правителей; наблюдая за их действиями, уже тогда легко было предвидеть то, что случилось в тридцать седьмом году в республиканской Испании и в тридцать восьмом в несчастной Чехословакии. Но я отвлеклась. Вернемся к моей семье. Мы жили на широкую ногу, под огромным портретом любимого Муссолини. Прислуги у нас было как в княжеском дворце. Когда мне исполнилось двадцать лет, в нашу семью просунул свою крысиную морду будущий мой супруг. Удивительный у него нюх на деньги. Спрячьте в комнате бумажку в тысячу лир, и он с завязанными глазами разыщет ее, как спаниель — куропатку. Впрочем, я все нескладно рассказываю. Лучше послушайте.

Она включила магнитофон, и Элен с удивлением услышала, как мадам Поли излагает то же самое, но слишком манерно и жеманно, без той едкой иронии, которая только что звучала в ее словах.

— Потом я хотела бы описать, как меньше чем через год после свадьбы я застала своего супруга с нашей горничной в маленькой гостиной, где он занимался любовью на диванчике, узком, как гладильная доска! До чего же он был смешон со своими голыми петушиными ногами, в рубашке, развевающейся, как знамя.

Мадам Поли повернулась на диване, вынула изо рта мундштук, и вдруг все тело толстухи заколыхалось от смеха, отчего у нее появился третий подбородок.

— Я смеюсь, потому что три дня спустя отомстила ему с его лучшим другом. По правде говоря, это было нелегко, потому что этого дурака — представьте себе! — терзали угрызения совести. Не знаю, стану ли я об этом писать. А что, прекрасная получилась бы картинка?! Да!

«Да» относилось уже не к Элен, а к Маддалене, тихонько постучавшей в дверь. Старуха вошла и замялась на пороге.

— Ну, в чем дело? — резко спросила мадам Поли. — Да говорите же!

Маддалена наклонилась и что-то сказала ей на ухо. Что именно, Элен не расслышала, но насторожилась, так как речь шла о каком-то мужчине, который ждал внизу, а Маддалена, продолжая что-то шептать хозяйке, бросала на Элен быстрые взгляды. Элен чуть не задохнулась, когда мадам Поли, положив руку на свою широкую грудь, сказала:

— Это к вам. Какой-то человек хочет вас видеть. Некий Меррест.

— Но… сейчас не время.

Мадам Поли заметила, что Элен побледнела, и сказала старухе:

— Пусть войдет!

— Мадам! — простонала Элен, у нее все внутри похолодело.

— Да не волнуйтесь! — сказала мадам Поли елейным голосом. Из-за болезни я живу как затворница, так что любые гости мне в удовольствие.

Элен услышала мужские шаги на лестнице и подняла голову, когда вошел Андре. Он мельком взглянул на нее и быстро осмотрел комнату, которая, наверное, показалась ему типично «женской» из-за обилия подушек, ламп и статуэток из опалового стекла.

— Садитесь же, мсье Меррест, — пригласила мадам Поли, указывая на стул.

— Спасибо, мадам. Я на минутку. Мне нужно только сказать пару слов мадемуазель Морель.

— Только пару?

— Прошу прощения за бесцеремонность. Я пытался дозвониться, чтобы не беспокоить вас своим приходом. Но служанка ответила, что ей не позволено звать вас к телефону до четырех часов.

— Да, это так.

Мадам Поли выдержала (намеренно?) довольно долгую паузу, не спуская пристального взгляда с посетителя. Специально, подумала Элен, чтобы смутить Андре. Оправившись от испуга, она напряженно, до боли в висках, следила за происходящей сценой, пока еще смутно подозревая, что сейчас может разразиться скандал. Андре сидел очень прямо, положив руку на колено, славно перед деревенским фотографом. А мадам Поли на диване снова приняла позу мадам Рекамье.

— Вы приехали в Венецию в прошлый четверг, не так ли?

— Да, мадам, — ответил Андре, не скрывая удивления.

— Вы не спрашиваете меня, откуда я это знаю?

— Наверное, от мадемуазель Морель.

— Нет.

Мадам Поли с детским восторгом предвкушала, какое впечатление она сейчас произведет. Ее крошечные губки растянулись в усмешке, которой она хотела придать лукавое выражение.

— В тот день мадемуазель Морель пришла сюда как обычно, но была бледна как смерть. Она точно так же побледнела, когда сейчас объявили о вашем приходе. Вот я и пришла к выводу, что если те же причины…

— Мадам, — несколько высокомерно сказал Андре, — быть может, ваши выводы и проницательны, но я не моту их выслушивать.

— И все же придется, — возразила мадам Поли приторным голосом, обмахиваясь платочком.