Венецианский аспид

– Вы меня за дурака держите? – продолжал дурак. – Не трудитесь отвечать. Я в смысле – вы меня совсем дураком считаете? Тоже неважно сформулировано. – Он глянул на свою руку и, похоже, немало удивился, обнаружив, что она приделана к его запястью. После чего перевел взгляд на сенатора. – Вы меня сюда заманили, дабы убедить склонить к вам дожа, поддержать еще одну священную войну.

– Нет, – ответил сенатор.

– Нет? Вам не хочется клятой войны?

– Ну, то есть да, – промолвил солдат. – Но заманили мы вас сюда не поэтому.

– Стало быть, вы желаете, чтоб я просил за вас моего друга Отелло, дабы он поддержал вас в Крестовом походе, на котором вы все сможете нажиться. Я так и знал, когда получил это приглашение.

– Об этом я не подумал, – сказал сенатор. – Еще хересу?

Шут поправил на голове колпак с бубенцами, и когда те зазвякали, вперился взглядом в один так увлеченно, что едва не сверзился со стула.

Антонио укрепил шута на сиденье и в поддержку похлопал его на спине.

Шут отпрянул от его руки и уставился на купца – но не в глаза ему, а куда-то вокруг глаз, словно бы те были окнами темного дома, а он в нем искал кого-то, хотя тот прятался.

– Значит, вам не надо, чтоб я дергал за свои ниточки во Франции и Англии, дабы те поддержали войну?

Купец покачал головой и улыбнулся.

– Ох, едрить, стало быть – просто месть?

Антонио и Яго кивнули.

Шут посмотрел на сенатора – похоже, ему трудно было сосредоточиться на седой бороде.

– Всем известно, что я здесь. Многие видели, как я садился в гондолу.

– Все и увидят, как шут возвращается, – ответил сенатор.

– Я фаворит дожа, – с трудом выговорил шут. – Он меня обож-жает.

– В этом-то и загвоздка, – сказал сенатор.

Одним рывком шут вскочил со стула и прыгнул на середину стола, достал одной рукой себя до копчика и выхватил откуда-то мерзко заостренный метательный кинжал. Блеснув в руке, тот приковал к себе его взгляд. Шут покачнулся и тряхнул головой, чтобы пелена перед глазами рассеялась.

– Яд? – с некоторой тоской в голосе осведомился он. – Ох, ебать мои носки. О, я убит…[12]

Глаза его закатились, колени подогнулись, и он рухнул ниц на стол с грохотом, а кинжал его лязгнул на каменных плитах пола.

Троица пялилась на простертого Фортунато и друг на друга.

Солдат пощупал шуту шею. Пульс был.

– Живой, но я могу это исправить. – Он потянулся к боевому кинжалу.

– Нет, – сказал сенатор. – Помогите мне избавить его от одежды и оттащимте его поглубже в подвал. Потом можете идти. В последний раз вы его видели живым, а потому душой своей вольны клясться, что больше ничего не знаете.

Купец Антонио вздохнул.

– Так грустно, что нужно дурачка убить. Он хоть и дико раздражал, однако ж приносил смех и радость всем вокруг. Вместе с тем, если можно заработать дукат, дукат заработать нужно. Коль выгода цветет, купцу пристало ее срывать.

– Долг пред Богом, выгодой и республикой! – провозгласил сенатор.

– Уж много дурней отыскали свой конец в попытках передуть ветра войны, – молвил Яго. – И этот туда же.

Явление второе Тьма

– Вы чего делаете? – спросил я.

– Замуровываю вас в сем подземелье, – ответил сенатор, съежившийся под низкой аркой входа в нишу, где я был прикован к стене.

– А вот и нет, – сказал я.

Вообще-то он, похоже, меня замуровывал, но я не намеревался делать ему такую уступку лишь потому, что был в цепях, наг, а у моих ног поднималась вода. Главное, предусмотрительно считал я, не вселять в моего противника уверенность.

– А вот и да, – ответил он. – Один камень за другим. С детства кладкой не занимался, но навык возвращается. Мне было лет десять, когда я помогал каменщику, строившему дом моему отцу. Не этот, разумеется. Этот у моей семьи уже несколько столетий. Сейчас мне кажется, что я больше мешал ему, чем помогал, но, увы, кое-чего я тогда нахватался.

– Ну, больше, чем сейчас, вы вряд ли когда-либо умели раздражать, так что не отвлекайтесь.

Сенатор сунул лопатку в ведерко известкового раствора с таким воодушевлением, точно протыкал ею мне печенку. После чего поднял повыше фонарь, и моя келья осветилась. Проем он заложил уже до высоты моих колен. При свете я разглядел, что нахожусь в проходе едва ли двух ярдов шириной – он отлого спускался к темной воде, которая уже плескалась вокруг моих лодыжек. На стене проступали отметины высокой воды – где-то на уровне моей груди.

– Вам известно, что вы здесь умрете, Фортунато?

– Карман, – поправил его я. – Вы спятили, Брабанцио. У вас помешательство, паранойя и мания раздражающего величия.

– Умрете. Один. Во тьме. – Он пристукнул по камню рукоятью своей лопатки.

– Вероятно, еще и старческий маразм. С жертвами кровосмешения или сифилиса это случается рано.

– Крабы даже не станут дожидаться, когда вы прекратите дергаться, – очистят ваши косточки сразу.

– Ха! – ответствовал я.

– Это в каком это смысле – «ха!»? – спросил Брабанцио.

– Вы сыграли мне на руку!