Венецианский аспид

– Вот оно что, – ответил я как мог учтиво. – А я слыхал, что в своей родной стране он был премного любим, и дети слагали песни о его доброте.

– Херня это. «Король ятой Британии или Франции», говорил. Врал, мерзавец. Но дожу нравился, бог весть почему, поэтому пришлось смириться. Но тебе я скажу, что думаю: я вот как прикидываю – в трико этом своем серебро-с-чернью, с этим своим гульфиком агромадным, я так прикидываю, извращенец этот мелкий был, вот что. Никогда с девчонкой его не видала, даже к синьоре Веронике не ходил, как другие мужчины с его средствами, а уж без «трахни то» да «впендюрь сё» и двух слов связать не мог. Я так прикидываю, он окрестных котов по ночам сношал.

– Быть может, он хранил верность своей возлюбленной госпоже, – сказал я.

– Да ветреник он, что твой бздох на горячей сковородке. Взял и сбег как-то раз, оставил своего придурка здоровенного совсем одного, а тот уж так убивался, так убивался. Когда дурачок-то этот мелкий удрал, по три-четыре раза на дню к моей двери приходил, его искал, да все просил титьки ему показать, только потом восвояси уходил. Я ему засвечивала, конечно, чисто из христианского милосердия, ну и чтоб ушел – пойдет, на дворе себя за отросток подергает, а через час опять на пороге отирается. Знаешь, женщине моих лет столько внимания обычно уже не перепадает. Ценила я его, что тут говорить. Мальчонка-то тупой, как чертова дверная ручка, а на самом деле – ягненочек большой да тупенький. Неделю так ко мне хаживал, пока не явились за ним да не забрали.

– Явились? Кто? Люди дожа? Солдаты?

– Да не, дож злодея мелкого бросил, что шипастую какашку, как только королева Британии зачахла. Купцы какие-то пришли. В шелках все тонких. Молодые господа, втроем были, два кругленьких да обтерханных, а один высокий весь, гладкий такой. Сказали, что мелкий большому билет взял до Марселя, там, дескать, и встретятся.

– Но ушел с ними он по доброй воле?

– Довольный весь был, как рыба в воде, все твердил, что лепшего кореша своего скоро увидит, Кармана тоись, а обезьянка на плече у него все верещала.

– А вещи дурака в комнате его остались?

– Не, купцы все с собой унесли, сказали – в Марсель отправят, с тупицей.

– Благодарю вас, синьора. Вы оказали помощь моему господину, который дурака разыскивает.

– Вам, жидам на Ла Джудекке в роскоши-то, и во сне не примстится, с какой швалью нам тут, в настоящей Венеции, мириться приходится.

– А сами вы на Ла Джудекке небось не были, а?

– Христианка я, как полагается, – ответила она, как будто се и был ответ. – Только слыхала я, вы там в деньгах своих катаетесь, как сыр в масле, и хохочете притом, как полоумные. И еще мне говорили, что ни крошки доброй пармской ветчины на всем острове там днем с огнем не сыщешь.

– Ну, про ветчину, пожалуй, правда. – Я бросил ей монетку. – Это от мелкого дурака. Вам за хлопоты.

И я пошел прочь.

– Но это ж золотой дукат, – сказала она мне вслед.

– Вестимо.

– Я столько и за два месяца не заработаю.

– Быть может, вы недооценивали этого Кармана.

Монету она сунула куда-то себе в юбки, после чего нырнула обратно во дворик и закрыла тяжелую калитку, пока никто не заметил, как блеснуло ее золото. (Я вор вышколенный. Не стоит ожидать, что я поплыву в лодке, полной золота, и оставлю ее непощипанной. Один дукат. Что такое один дукат?)

Неужели они убили Харчка и Пижона? Наверняка ж, утопи они их, старуха бы об этом прослышала. Тьма уже сгустилась, ночь безветренная, и Венеция, казалось, обернулась мощенной черным стеклом; случайный фонарь, факел или свеча отражались в каналах дальними окнами в преисподнюю, а месяц отбрасывал на воду серебряные серпы – там, где мог проскользнуть между зданий.

Я пробирался по булыжным дорожкам и узким мостикам от своей прежней квартиры на Большом канале, затем – по широкому променаду, шедшему вдоль него, мимо дворцов и закрытых будок Риальто, к Веронике. Ее заведение располагалось у канала поуже, на открытой рыночной площади. Синьора была куртизанкой высочайшего разбора – флорентийка, говорили, развлекает церковную и торговую знать на роскошных верхних этажах пятиэтажного особняка. Три нижних отведены были под обычный дом терпимости с роскошными портьерами, но хаживало туда богатое купечество и политическое сословие, морщившее носы от трепаных уличных прошмандовок по пути к младшим сестрам этих битых блядей, которые будут окучивать их отростки. Здесь Лоренцо Джессики должен был встретиться с друзьями из свиты Антонио.

Под мавританской аркой входа расположилась молодая рабочая блондинка, платье кроваво-красного шелка спущено до бедер, соски нарумянены и стоят по стойке «смирно», ласкаемые прохладой, коей я не ощущал в душном ночном воздухе. Лишь в Венеции бляди могут носить шелка – ткань довольно редкую, на других территориях – по карману лишь особам августейшим.