Венец творения в интерьере мироздания

Жители Москвы XVII века точно так же, как парижане, выбрасывали экскременты прямо на улицу. По Тверской струились ручьи мочи, которые вытекали из-под деревянных заборов.

«Зловоние разных оттенков всецело господствовало над Москвой», — писали современники в середине XIX века. Смертность в Москве составляла 33 человека на 1000. А к концу того же века газета «Русская летопись» так описывала Красную площадь: «… настоящая зараза от текущих по сторонам вонючих потоков. Около памятника Минину и Пожарскому будки… к ним и подойти противно. Ручьи текут вниз по горе около самых лавок с фруктами… Москва завалена и залита нечистотами и обложена ими снаружи…»

В общем, обезьяньи привычки еще долго оставались привычками цивилизации. В особенности это касалось неграмотных простолюдинов, стоящих к обезьяне ближе, чем аристократия.

И еще один любопытный момент. Блохи. У хищников есть блохи. У обезьян блох нет. Вши есть, что да, то да, а вот блох нет. Потому что блохи откладывают яйца в подстилку — в листья на дне логова. И только через месяц, пройдя положенный насекомому путь: яйцо — личинка — куколка — блоха, — паразит снова оказывается на шкуре хозяина. У обезьяны нет постоянного логова, где она может задержаться на месяц. Поэтому нет и блох. С этими неприятными насекомыми человечество столкнулось, только обретя жилище. Процесс «одомашнивания» человека происходил так давно, что успел даже сформироваться новый вид блох, который встречается только у человека и лучше всего приспособлен для питания именно человеческой кровью.

В общем, только когда наши предки вышли на равнину и поневоле стали хищниками, они приобрели все то, что нужно было иметь, чтобы стать хищником: дом, чистоплотность, блох и вонючие экскременты.

А также мораль, коллективизм, самоценную любовь к охоте и терпение.

Недоразвитая обезьяна

Еще одна любопытная тонкость из истории нашего происхождения… Человек не просто голая, разумная, водоплавающая, но еще и недоразвитая обезьяна. Инфантильная.

Когда вид приспосабливается к нехарактерным условиям, с ним может произойти то, что в биологии называют словом «неотения», или инфантилизация — когда некоторые черты детеныша сохраняются у взрослой особи.

Поскольку мы обезьяна довольно мозговитая, с большой головой, чтобы облегчить нашим самкам роды, природе пришлось прибегнуть к хитрости — человеческие детеныши рождаются с недоразвитым мозгом. Который начинает бурно развиваться (головка растет) уже после того, как ребенок покинул тесные родовые пути.

В момент рождения шимпанзе размер ее мозга составляет 70 % от мозга взрослой обезьяны. Причем недостающие 30 % животное набирает в течение всего лишь шести первых месяцев жизни — до полового созревания. У нашего вида ситуация иная. Человеческий младенчик по сравнению с обезьяньим явно недоразвитый — его мозг составляет всего 23 % от веса мозга взрослой особи. А окончательный рост мозга прекращается только после 22 лет — после полового созревания. Человеческие дети начинают спариваться раньше, чем умнеют. Это плата за длинное, длинное детство, которое позволяет нам долго учиться. А у обычных обезьян детство заканчивается слишком быстро. Первый класс не успеешь закончить, а уже пора на работу…

Глава 19 Сексуально озабоченная цивилизация

Такова голая обезьяна со всем ее сложным эротизмом: высокосексуалъный, образующий брачные пары вид со многими специфическими особенностями — сложное сочетание древней наследственности приматов с заметными элементами поведения плотоядных.

Десмонд Моррис. «Голая обезьяна»

Думаю, не будет преувеличением сказать — и вы наверняка со мной согласитесь, — что половые отношения наложили на нашу цивилизацию огромный отпечаток. Практически вся мировая литература — зеркало нашей социальности — пронизана отношениями между самцом и самкой. Тахир и Зухра, Ромео и Джульетта, Лаура и Петрарка, Дон Кихот и положенная ему Дульсинея… Больше, чем про любовь, в мировой литературе только про смерть написано, потому что сильнее полового только инстинкт самосохранения. Редко можно найти художественную книгу без любовной линии, вплетенной в сюжет. Мне в голову сейчас приходит только один великий писатель, у которого ни в одном произведении нет любовных линий — Артур Кларк. Но это исключение имеет естественное объяснение: Артур Кларк — гомосексуалист… Внимательный глаз всегда найдет в его романах то, чего не замечает невнимательный — линии преданной мужской дружбы между героями.