Венец Прямиславы

– А их всех вверх ногами повесит перед воротами и велит расстрелять![31] – бормотал злой Звонята. – Тебя бы так, пес подзаборный!

– Это кто тут пес?

Голос оскорбленного Наседки утих в сенях, двери закрылись. Прямислава метнулась к Ростиславу и вцепилась в его руку. Сбывалось самое ужасное, о чем она боялась даже думать. Начиная с того весеннего дня, когда она встретила на торгу бесстыжую Вьялицу, ее беды растут, как снежный ком. Ее таки хотят вернуть Юрию, Ростислав погибнет, оба они погибнут! И когда придет помощь, будет поздно!

– Не пойду к Юрию! – бормотала она, чувствуя, что сердце сейчас разорвется. – Лучше в реку брошусь!

– Погоди, дочка, смертный грех на душу брать, самоубийц и отпевать не велят, – ласково и печально сказал ей отец Ливерий. – Поди сюда, чадо! – Он кивнул Ростиславу. – Поговорим.

Ростислав подошел и рухнул на скамью, сжав руки между колен и свесив голову. Даже когда он жил в заложниках у короля Болеслава, ему и то не было так гадко: несправедливое обвинение давило хуже любого несчастья.

– Ну, отче? – Он поднял голову и глянул на игумена. – И ты меня в Каины записал?

– Человек к добру стремится, да ведь и дьявол силен. Знаешь, сыне, кто основал Панкратьево-Солокийский монастырь?

Ростислав недоуменно поднял брови, не понимая, при чем здесь это.

– Ярополк Изяславич! – сам себе ответил отец Ливерий. – Сорок с лишним лет тому он здесь княжил. Потом прогнали его отсюда родичи твои – Рюрик, да Володарь, да Василько Ростиславичи. Много тогда воевали за Волынскую землю, и, в конце концов, велел киевский князь Ярополку ею владеть. Да не вышло – убил его окаянный Нерядец, а сам в Перемышль сбежал к Рюрику Ростиславичу. Отцу моему по плоти, – со вздохом добавил игумен. – Винили тогда братьев Ростиславичей, что подослали убийцу к Ярополку, но доказать ничего не могли. И с юности ранней душа моя ужасалась всякому злу, что творится, когда князья, родичи кровные, города делят. Потому и искал душе своей надежного прибежища – чтобы молить Господа и за правого, и за виноватого, дабы избавил он род наш от братоубийства. А судить – не мое это дело. Виноват отец мой мирской в той смерти, не виноват – не знаю, а только верю, что простит ему грехи Господь. – Отец Ливерий сел рядом с ним и задумчиво сцепил руки. – Сказал Бог: «Мне отмщение, и Аз воздам». Владимирку месть свет в глазах затмила, он тебя судить хочет. Пусть Бог судит. Если ты по совести перед братом предстать не хочешь…

– Я не хочу? Не боюсь я перед ним встать! – Ростислав вскочил и потряс кулаком. – Пусть-ка он, мне в глаза глядя, скажет, что я убил! Пусть покажет, какие у него такие доказательства! Пусть покажет мне того, кто меня якобы видел! Свидетеля нашел! Да этого свидетеля святой бы водой окропить, он и рассыплется! Сам пойду, не буду ждать, пока под руки из города выведут!

– А я?! – в отчаянии воскликнула Прямислава. – А я как же? Чтобы я Юрию досталась?

Ростислав замолчал, глядя на нее. За себя он, охваченный негодованием, сейчас не боялся, но Прямислава в этом случае неминуемо попадет в руки бывшего мужа, и на этот раз тот уже ее не выпустит.

– А чего же ты хочешь? – Отец Ливерий обратил на нее печальный испытующий взгляд.

– Мне все равно! Только я с Ростиславом останусь! Если его Владимирко в яму посадит, пусть и меня сажает, я с ним сидеть буду! А к Юрию не пойду!

– А если он убийца, Ростислав?

– Ну и пусть! Мне все равно! – с трудом сдерживая слезы, отвечала Прямислава, плохо понимая, что говорит. – А я все равно его не покину!

– Что же ты Юрию блуда не простила, а другому братоубийство готова простить?

– Ах, отче! – Прямислава сжала голову руками. – Господь своим милосердием черного от грехов убеляет, как снег. Что ты меня спрашиваешь? Какой он, я не знаю и знать не хочу! Мне Бог велел любить, и для меня нет его лучше, какой бы он ни был!

– Ну, Бог тебя простит! – Отец Ливерий вздохнул и встал. – Только в городе тебе, чадо, оставаться нельзя. Уходи, и пусть Владимирко своих врагов ищет.

– Куда же я денусь? – Ростислав посмотрел на него.

– А вот идем за мной, я покажу.

Отец Ливерий направился к дверям, Прямислава и Ростислав пошли за ним. Под дверью Забела и Звонята отчаянно шептались о чем-то; увидев игумена и князя, они разом замолчали, пропустили их вперед и молча двинулись следом. Звонята хмурился, у Забелы глаза были испуганно вытаращены, но на бледном лице застыло выражение решимости.

* * *

Возле княжьего двора и на улицах толпилось много народу, но перед игуменом, за которым шли, как им казалось, виновники их несчастий, жители Белза замолкали и расступались. Игумен вел Ростислава в сторону ворот, и люди думали, что тот готов сдаться старшему брату прямо сейчас. Мужики кое-где снимали шапки, как возле покойника, женщины принимались плакать: вид жениха и невесты, которых еще вчера они считали князем и будущей княгиней и которые теперь шли, как жертвы на заклание, вызывал у них горькие слезы.