Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве

В начале пути Веничка пытается обосновать внутреннюю необходимость своего алкогольного существования. Человек, который не пытается найти выхода из мира трех измерений, как бы он ни комбинировал свои помыслы, усилия и мечты, – «дрянь», «деляга», «посредственность», «подонок» и «мудозвон». Жизнь его «бесполезнеж и мудянка» (195). Ибо говорил Экклезиаст: «И оглянулся я на все дела мои и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, все суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем» (Екк. 2: 11). Проверенный способ выхода за пределы этой суеты – алкоголь: «Потому что магазины у нас работают до девяти, а Елисеевский – тот даже до одиннадцати, и если ты не подонок, ты всегда сумеешь к вечеру подняться до чего-нибудь, до какой-нибудь пустяшной бездны» (131). Смысловой оксюморон «подняться до бездны» придает целеустремленности героя оттенок безнадежности. Сознание этого давит самого Веничку: «…и вдруг затомился ‹…› и поблек». Изначально в нем жило стремление к мистической высоте, но в мире Кремля душа не находила ответа и отклика: «Господь, вот Ты видишь, чем я обладаю. Но разве это мне нужно? Разве по этому тоскует моя душа? Вот что дали мне люди взамен того, по чему тоскует душа!» (131), – в этом стенании слышится тоска Экклезиаста: «Только то я нашел, что Господь сотворил человека праведным, а люди пустились во многие помыслы» (7: 29).

Место Бога – средоточия мирового духа – занял алкоголь. Бог – в несуществующих Петушках. Алкоголь – в мире Кремля и тех Петушках, которые легко найти на карте к северо-востоку от Москвы. Алкоголь – Веничкино стремление к чуду, к Воскресению, как страстная молитва святой Терезы – к стигматизации, к прорыву трансцендентальности сквозь законы материи. Но вместо религиозного экстаза герой кончает белой горячкой, и в этом выборе саморазрушения – его страшный и одинокий бунт.

С выездом из четвертого тупика и предчувствием первых глотков алкоголя начинается восхождение на Голгофу: «Мой дух томился в заключении четыре с половиной часа, теперь я выпущу его погулять» (132). Дух, как понятно, сидел в бутылке – намек на собрание арабских сказок «1001 ночь», где сидевший в бутылке джинн (заметим, недобрый дух), вырвавшись на свободу, устраивает массу неожиданных коллизий. Установка героя сродни духовной концепции Розанова:

Я еще не такой подлец, чтобы думать о морали. Миллион лет прошло, пока душа моя выпущена была на белый свет, и вдруг бы я ей сказал: «Ты, душенька, не забывайся и гуляй „по морали“».

Нет я ей скажу: гуляй, душенька, гуляй, славненькая, гуляй, добренькая, гуляй, как сама знаешь. А к вечеру пойдешь к Богу.

Ибо жизнь моя есть день мой…

(вагон)[1115].

Прихватив четвертинку, Веничка Ерофеев отправляется в путь:

Есть стакан и есть бутерброд, чтобы не стошнило. И есть душа, пока еще чуть приоткрытая для впечатлений бытия. Раздели со мной трапезу, Господи! (132).

И в этом призыве слышится библейское: «Приклони ухо Твое к молению моему» (Пс. 86: 3).

Заключение

Так кончается период «созерцательного похмелья». Знак трагической двойственности повис над жизнью Венички Ерофеева:

Ведь в человеке не одна только физическая сторона; в нем и духовная сторона есть, и есть – больше того – есть сторона мистическая, сверхдуховная сторона (126).

Физическое существование разорвано между Москвой и Петушками.

Духовная жизнь – между несоответствием районного центра Петушки городу вечной весны, земному Эдему, к которому стремится Веничка.

Мистическая, сверхдуховная – в осознанном уравнении двух неравных величин: Бога и алкоголя.

Пронизывая весь текст, с первых страниц книги звучит тема обреченности и гибели героя.

Евгений Шталь Венедикт Ерофеев в Кировске [1116]

Если бы отец Ерофеева не был арестован, то, скорее всего, Венедикт не оказался бы в Кировске.