Вендетта

— Андрей Иванович, а не могли бы вы приставить у будущему университету своего человека? — Ушаков кивнул, но не преминул удивленно посмотреть на неё. — Чтобы никто, ни одна живая душа не смогла разболтать об этой чудо-повозке, по крайней мере, пока Петр Федорович не вернется?

— Хорошо, ваше величество, я сделаю все, как вы пожелаете, — и он развернулся и пошел куда-то вглубь здания, где и так слонялось несколько соглядатаев из Тайной канцелярии, которые ничего по мнению начальства не делали. Мария же посмотрела на Ломоносова.

— Отведите меня к карете, господин Ломоносов, мне нужно вернуться домой.

* * *

У меня сложилось, возможно, неверное мнение о том, что я застрял в Польше. Точнее, я застрял конкретно в Варшаве. Сначала я долго решал проблему Чернышева, который, похоже, принял мое пожелание соблазнить польскую королеву как призыв к действию. При этом он был настолько хорош, что я очень долго убеждал Софию оставить эти бредовые идеи и начать уже выпутываться из сложившейся весьма некрасивой ситуации. Потом пришлось долго уламывать Марию Жозефу, которая оказалась весьма упертой женщиной, и ни в какую не желала выдавать дочурку за какого-то графа. Только намек на то, что с таким отношением она вообще ни за кого своих дочерей больше не выдаст, дал определенный результат. Особенно после того, как она получила официальный отказ от французского двора. Подумав, она очень неохотно дала согласие на этот брак. Марию Жозефину никто не спрашивал, так что с этой стороны проблем не предвиделось.

Чернышевскому я приказал, прошипев сквозь зубы, что в противном случае, он поедет Амур исследовать, без права возвращения.

Проблема пришла откуда не ждали. Всегда покладистый Понятовский внезапно показал зубы. Он наотрез отказался верить в сказку, которую ему пытались скормить. Он настолько был уверен в неверности супруги, что я заподозрил Софию в том, что это был не первый случай, и мужу просто уже надоело терпеть. А может быть наоборот все это было впервые, и, ощутив, как рога пробивают череп, Понятовский взбеленился. Я не знаю, могу только гадать, а от него мне ничего толком добиться не удалось.

В итоге, разрулить удалось все Олсуфьеву, который с просто феноменальной ловкостью сновал между всеми участниками этой трагикомедии, приводя постепенно к единому знаменателю. В общем, когда через две недели все благополучно разрешилось, и после скоротечной помолвки Марию Жозефину выдали за графа Чернышева, я, наконец-то, вздохнул с облегчением. К слову, недовольной новоявленная графиня отнюдь не выглядела, с нескрываемым восторгом глядя на мужа. На меня так никто никогда не смотрел, я ростом не вышел, да и не красавец, чего уж там. Но, когда дамы узнавали, что я целый император огромной Российской империи, недавно завоевавший Берлин и Дрезден, то это заметно прибавляло с десяток сантиметров в моем росте и прибавляло плюс сто к харизме. Ну, то, что именно мне припишут заслуги моих генералов, я знал, так же, как и знал волшебную силу титула и денег делать любого мужчину предметом девичьих грез. Как говорится, самое сексуальное в мужчине, это его кошелек. И это правило работало всегда, во все времена и во всех странах мира.

Вздохнув с облегчением, я засобирался домой, но, перед отъездом все-таки встретился со старшим братом моей жены, с которым у меня был весьма серьезный разговор.

Фридрих Кристиан вошел в комнату, где я его ждал, немного хромая. Как мне объяснила Мария Жозефина, это была, похоже, родовая травма, и хромал брат с самого детства, потому что нога была частично парализована. Мать настаивала, чтобы он принял постриг и освободил место Францу Ксаверу в качестве наследника, но парень отбивал все нападки матери, категорически отказываясь от монашеской жизни. Держался он прямо, с достоинством и без малейшей паники смотрел прямо на меня.

— Ваше величество, вы хотели меня видеть? — я молчал, разглядывая его. У Фридриха дернулась щека, но больше ничем он своего волнения не выдал. Наконец, я махнул рукой на кресло, стоящее напротив моего.

— Садитесь, ваше высочество, не нужно ради меня терпеть боль и стоять, когда рядом находится прекрасное кресло, — Фридрих взглянул на кресло, перевел взгляд на меня, что-то решил про себя и сел, с явным облегчением вытянув больную ногу. — Скажите, есть какая-то традиция называть сыновей Фридрихом?

— Что? — он моргнул и уставился на меня, явно не понимая, что я от него хочу.

— Фридрих, — терпеливо повторил я. — Каждого третьего мужчину Священной Римской Империи зовут Фридрих. Я, если честно, уже запутался во всех этих бесконечных Фридрихах.

— Я не знаю, ваше величество, — он снова моргнул. — Возможно, и есть такая традиция.

— Хм, — я провел пальцем по губам. — Признайтесь, ваше высочество, как вы назовете своего первенца, когда женитесь?