Великое колесо возвращений

в мечтах возводил.

Я провозглашаю, что эта башня — мой дом,

Лестница предков — ступени, кружащие каторжным

колесом;

Голдсмит и Свифт, Беркли и Бёрк брали тот же

подъем.

Свифт, в исступленье пифийском проклявший сей мир,

Ибо сердцем истерзанным влекся он к тем, кто унижен

и сир;

Голдсмит, со вкусом цедивший ума эликсир,

И высокомысленный Бёрк, полагавший так,

Что государство есть древо, империя листьев

и птах,-

Чуждая мертвой цифири, копающей прах.

И благочестивейший Беркли, считавший сном

Этот скотский бессмысленный мир с его

расплодившимся злом:

Отврати от него свою мысль — и растает фантом.

Яростное негодованье и рабская кабала —

Шпоры творческой воли, движители ремесла,

Все, что не Бог, в этом пламени духа сгорает

дотла.

III

Свет от луны сияющим пятном

Лег на пол, накрест рамою расчерчен;

Века прошли, но он все так же млечен,

И крови жертв не различить на нем.

На этом самом месте, хмуря брови,

Стоял палач, творящий свой обряд,

Злодей наемный и тупой солдат

Орудовали. Но ни капли крови

Не запятнало светлого луча.

Тяжелым смрадом дышат эти стены!

И мы стоим здесь, кротки и блаженны,

Блаженнейшей луне рукоплеща.

IV

На пыльных стеклах — бабочек ночных

Узоры: сколько здесь на лунном фоне

Восторгов, замираний и агоний!

Шуршат в углах сухие крылья их.

Ужели нация подобна башне,

Гниющей с головы? В конце концов,

Что мудрость? Достоянье мертвецов,

Ненужное живым, как день вчерашний.

Живым лишь силы грешные нужны:

Все здесь творится грешными руками;

И беспорочен только лик луны,

Проглянувшей в разрыв меж облаками.

ВИЗАНТИЯ

Отхлынул пестрый сор и гомон дня,

Спит пьяная в казармах солдатня,

Вслед за соборным гулким гонгом стих

И шум гуляк ночных;

Горит луна, поднявшись выше стен,

Над всей тщетой

И яростью людской,

Над жаркой слизью человечьих вен.

Плывет передо мною чья-то тень,

Скорей подобье, чем простая тень,

Ведь может и мертвец распутать свой

Свивальник гробовой;

Ведь может и сухой, сгоревший рот

Прошелестеть в ответ,

Пройдя сквозь тьму и свет,-

Так в смерти жизнь и в жизни смерть живет.

И птица, золотое существо,

Скорее волшебство, чем существо,

Обычным птицам и цветам упрек,

Горласта, как плутонов петушок,

И яркой раздраженная луной,

На золотом суку

Кричит кукареку

Всей лихорадке и тщете земной.

В такую пору языки огня,

Родившись без кресала и кремня,

Горящие без хвороста и дров

Под яростью ветров,

Скользят по мрамору дворцовых плит:

Безумный хоровод,

Агония и взлет,

Огонь, что рукава не опалит.

Вскипает волн серебряный расплав;

Они плывут, дельфинов оседлав,

Чеканщики и златомастера -

За тенью тень! — и ныне, как вчера,

Творят мечты и образы плодят;

И над тщетой людской,

Над горечью морской

Удары гонга рвутся и гудят…

ВЫБОР

I

Путь человечий -

Между двух дорог.

Слепящий факел

Или жаркий смерч

Противоречий

Разрывает мрак.

Внезапный тот ожог

Для тела — смерть,

Раскаяньем

Его зовет душа.

Чем утешаться, если это так?

II

Есть дерево, от комля до вершины

Наполовину в пламени живом,

В росистой зелени наполовину;

Бушует древо яростным костром

И тень прохладную струит в долину;

Но тот, кто меж листвою и огнем

Повесил Аттиса изображенье,

Преодолел печаль и искушенье.

III

Добудь себе сто сундуков добра,

Купайся у признанья в резком свете,

Гальванизируй дни и вечера,-

Но на досуге поразмысль над этим:

Прелестных женщин манит мишура,

Хотя наличные нужней их детям;

А утешенья, сколько ни живи,

Не обретешь ни в детях, ни в любви.

Так вспомни, что дорога коротка,

Пора готовиться к своей кончине

И этой мысли после сорока

Все подчинить, чем только жив отныне:

Да не размечет попусту рука

Твоих трудов и дней в летейской тине;

Так выстрой жизнь, чтобы в конце пути,

Смеясь и торжествуя, в гроб сойти.

IV

Полвека — славный перевал;

Я в лондонском кафе читал,

Поглядывая из угла;

Пустая чашка и журнал

На гладком мраморе стола.

Я на толпу глядел — и вдруг

Так озарилось все вокруг,

Сошла такая благодать,

Что пять каких-нибудь минут

Я сам бы мог благословлять.

V

Скользит ли солнца теплый луч

По облачной листве небес,

Или месяц из-за туч

Серебрит озерный плёс,-

Никакой не в радость вид:

Так совесть гнет меня и бременит.

Все, что я по дурости сболтнул

Ил сделал невпопад,

Все, что хотел, но не дерзнул

Много лет тому назад,-

Вспоминаю сквозь года

И, как от боли, корчусь от стыда.

VI

Внизу синели жилы рек,

Плыл над долиной жатвы звон,

Когда владыка Джу изрек,

Стряхнув с поводьев горный снег:

"Да минет это все, как сон!"

Какой-то город средь степей

Возник — Дамаск иль Вавилон;

И, белых придержав коней,

Воскликнул грозный царь царей:

"Да минет это все, как сон!"

Две ветви — солнца и луны —

Произрастают испокон

Из сердца, где ютятся сны.

О чем все песни сложены?

"Да минет это все, как сон!"

VII

Душа. Оставь мечты, верь в истину простую.

Сердце. Но где же тему песен обрету я?

Душа. Исайи угль! что может быть желанней?

Сердце. Есть девственней огонь и первозданней!

Душа. Один есть путь, к спасению пригодный.

Сердце. Что пел Гомер — не грех ли первородный?

VIII

Неужто нам, фон Гюгель, не по пути — при том,

Что оба мы святыни чтим и чудо признаем?

Святой Терезы телеса, нетленны и чисты,

Сочатся амброю густой из-под резной плиты,

Целительным бальзамом… Не та ли здесь рука

Трудилась, что когда-то фараона облекла