«Великий Вавилон»

— Вы останетесь здесь на страже, — велел он рассыльному, — и просторожите всю ночь. Можете сесть на этот стул, но смотрите не засните. Если вы услышите хоть малейший шум, свистните в свисток, уж я постараюсь, чтобы этот сигнал не остался без ответа. Если же шума не будет, то ничего не предпринимайте. Я не хочу, чтобы об этом болтали, понимаете? Я полагаюсь на вас, а вы можете также положиться на меня.

— Но прислуга увидит меня здесь, когда поднимется завтра утром, — с легкой улыбкой возразил рассыльный, — и все они наверняка начнут расспрашивать, зачем я здесь сижу. Что мне им сказать?

— Ведь вы, кажется, были солдатом, не так ли?

— Я участвовал в трех кампаниях, сэр. — И со вполне понятной гордостью старик указал на медали, украшавшие его грудь.

— Прекрасно, ну, так предположим, что вы стояли бы на часах, и кто-нибудь посторонний спросил бы вас, что вы там делаете. Что бы вы ответили?

— Я велел бы ему убираться или пенять на себя за последствия и быстро бы с ним расправился.

— Так же поступите и завтра утром, если в этом появится необходимость. — С этими словами Раксоль удалился.

Был уже второй час ночи. Миллионер лег в постель, но не у себя, а в одной из комнат седьмого этажа. Однако же проспал он недолго. Рано утром он уже проснулся и стал размышлять о Жюле. Ему чрезвычайно хотелось узнать историю Жюля, и он решил, если вообще это окажется возможным, заставить его исповедаться — путем убеждения или как-нибудь иначе.

Для человека с характером Теодора Раксоля времени не существует, и вот в шесть часов утра, когда утреннее солнце весело заглянуло в окно, он уже оделся и снова поднялся на восьмой этаж. Рассыльный неподвижно, но бодро сидел на своем стуле. При виде хозяина он поднялся и поклонился.

— Ничего особенного не случилось? — спросил Раксоль.

— Ничего, сэр.

— Прислуга что-нибудь спрашивала?

— Их всего еще дюжина или около того на ногах, сэр. Одна горничная спросила, чем я тут забавляюсь, и я ответил ей, что караулю одного бультерьера со щенятами, которыми вы особенно дорожите, сэр.

— Хорошо, — сказал Раксоль, отворяя дверь и входя в комнату.

Все было в таком виде, как он оставил, уходя, только Жюль, прежде лежавший на спине, теперь перевернулся и лежал ничком. Он молчал и хмуро поглядывал на миллионера. Раксоль кивнул ему и, красноречиво вынув револьвер из кармана, положил его на стол. Затем сам сел на стол рядом с револьвером, причем ноги его не доставали до земли.

— Мне надо поговорить с вами, Джексон, — начал он.

— Можете говорить сколько угодно, я не буду вам мешать.

— Я хочу, чтобы вы ответили мне на некоторые вопросы.

— А, это другое дело, — сказал Жюль. — Но я не отвечу ни на один ваш вопрос, пока я связан подобным образом. В этом вы также можете не сомневаться.

— Вам выгоднее быть благоразумным, — сказал Раксоль.

— Я не отвечу ни на один вопрос, пока я связан, — твердо повторил пленник.

— Пожалуй, я развяжу вам ноги, — вежливо предложил Раксоль, — тогда вы сможете сесть. Вам нечего уверять меня, что вам неудобно, потому что я знаю, что это не так. Я полагаю, что с вами обращались великолепно. Вот так! — Он снял веревку с ног пленника. — Теперь повторяю, вам следует быть благоразумным. Вы должны сознаться, что окончательно проиграли игру, и вести себя сообразно с этим. Я решил разделаться с вами без помощи полиции и исполнил это.

— Да, вы действовали самостоятельно, — согласился Жюль, — однако вы пошли против закона. Если бы у вас было хоть сколько-нибудь здравого смысла, вы бы не впутались в это дело, вы бы все предоставили полиции, которая расхлебывала бы эту кашу в продолжение года или двух и ни до чего бы никогда не добралась. Кто же теперь обратится к полиции? Уж не вы ли? Уж не передадите ли вы меня в их руки со словами: «Вот, я поймал его вместо вас». Если вы это сделаете, они потребуют от вас разъяснения некоторых вещей, и вы окажетесь в глупом положении. Одно преступление не извиняет другого, вы это увидите на деле.

С безошибочной проницательностью Жюль понял затруднительное положение Раксоля, миллионер и сам сознавал, что с ним придется считаться, однако он не показал Жюлю своих опасений.