«Великий Вавилон»

Это была очень характерная для конца XIX века сцена: сытый, вульгарный, толстый человечек, родившийся на полуразвалившейся вилле в Брикстоне и находивший высшее наслаждение в воскресной прогулке по реке на дорогом электрическом катере, здесь, в отеле американского миллионера, не уступал и даже совершенно разбивал одного из представителей расы людей, веками двигавших европейскую историю и в своих родовых замках и поныне окруженных всеми внешними проявлениями помпы и могущества.

— Ариберт, — сказал немного позже принц Евгений, — ты был прав. Все кончено. Мне остается одно…

— Ты ведь не думаешь… — Ариберт оборвал племянника, пораженный.

— Да, я думаю, — быстрым шепотом проговорил Евгений. — Я устрою так, что это будет похоже на случайность.

Глава XXI Возвращение Феликса Вавилона

Вечером того дня, когда произошло роковое свидание принца Евгения с мистером Симпсоном Леви, Теодор Раксоль бесцельно и тревожно прохаживался по вестибюлю и смежным с ним коридорам «Великого Вавилона». Всего день или два тому назад он вернулся из Остенде и изо всех сил старался забыть о деле, вызвавшем его туда, старался смотреть на него как на оконченное. Но это ему плохо удавалось. Напрасно он говорил себе, что есть вещи, которые должны быть предоставлены естественному течению. Если его опыт человека, по-своему распоряжавшегося на денежных рынках, инициатора гигантских предприятий в Нью-Йорке, научил его чему-нибудь, то он должен был научить его именно этому. И все-таки Раксоль не мог примириться с таким ходом вещей.

Само присутствие принцев в его гостинице пробуждало воинственные инстинкты этого человека, которому еще никогда в жизни не приходилось терпеть поражения. Он взялся за оружие, так сказать, только ради помощи, но если бы принцы Познанские не стали продолжать бой, то он, Теодор Раксоль, не сложил бы оружия. В некоторых отношениях, конечно, победа оставалась за ним, так как принц Евгений был выведен из чрезвычайно трудного и опасного положения, а враги, то есть Жюль, Рокко, мисс Спенсер, а может быть, и какие-то другие лица, обращены в бегство. Но этого Раксолю было недостаточно, даже слишком мало. Он считал величайшей несправедливостью тот факт, что преступники — а они, несомненно, были преступниками — до сих пор разгуливали на свободе. Кроме того, был еще один пункт: Раксоль ни словом не обмолвился полиции о случившемся. Пренебрегая полицией, он не мог не видеть, что если бы последней удалось в самом деле найти настоящий ключ к событиям, то он был бы поставлен в довольно неловкое положение по той простой причине, что в глазах закона утаивать то, что он утаивал, равнялось преступлению.

В тысячный раз миллионер спрашивал себя, что заставило его скрыть происходящее от полиции, почему он вдруг стал заинтересованным в познанской истории лицом и почему в настоящий момент так жаждал расследовать эту историю до конца? На первые два вопроса он с грехом пополам отвечал, что у него всегда была привычка доводить дело до конца и что теперь его побуждало к этому детское упрямое желание не останавливаться на полпути, тем более что он чувствовал себя совершенно способным завершить дело. Кроме того, у него было побуждение, в котором он сам себе не хотел признаваться, будучи от природы противником громких фраз, а именно — отвлеченная любовь к правосудию, глубоко укоренившийся в англосаксах инстинкт помогать в победе правой стороне, несмотря на громадный риск и несоответствующие ему выгоды.

Теодор Раксоль обдумывал все это, прохаживаясь по своему громадному отелю в последний июльский вечер. Газеты еще неделю тому назад утверждали, что Лондон опустел, но, вопреки их заявлениям, город, по-видимому, оставался столь же многолюдным. Правда, «Великий Вавилон» не был так переполнен, как за месяц до этого, но все еще приносил неплохую прибыль. Перед концом сезона веселые светские мотыльки имеют обыкновение залетать на день или два в большие отели, прежде чем упорхнуть в замки и загородные виллы, на луга, реки и озера.

Большие плетеные кресла на веранде были заняты различных возрастов джентльменами, наслаждавшимися тонким вкусом ликеров и сигар и созерцанием полной луны, так величаво плывшей над водами Темзы. То тут, то там какая-нибудь хорошенькая женщина проходила по террасе под руку с безукоризненно одетым кавалером. Комиссионеры в форменных фраках и швейцары бесшумно двигались вокруг. Главный швейцар поминутно прикладывал ко рту свой пронзительный свисток, и от подъезда гостиницы, позвякивая бубенчиками, отъезжали кебы, увозя пару мотыльков к месту скуки или увеселения, а порой какой-нибудь шикарный собственный экипаж, запряженный дорогими лошадьми, казалось, знавшими себе цену, затмевал своим великолепием маленькие кебы.