Великий Краббен

– Оргелл и Бетт тоже долго не понимали друг друга. Вы ведь знаете, наверное, что есть люди, особенно расположенные к тому, чтобы слышать Голос. Приступы, которым был подвержен Оргелл, длились иногда месяцами. Он скрывал это, но я знаю. Я дружил с ним. Я часто находился с ним рядом. Оргелл чудовищно много работал. Он даже Бетт в такие периоды не пускал в мастерскую. Только меня. Я знаю, я сам слышал – Оргелл постоянно разговаривал сам с собой. Самые серьезные его работы, инспектор, написаны как раз во время таких приступов. Психологически это легко объяснить. Ты вкладываешь в труд все свои силы, но получается совсем не то, что ты задумал. Это раздражает. Ты злишься. Ты начинаешь бормотать что-то про себя. Потом ты замечаешь, что это уже не просто бормотание. Ты пишешь хребет Ю, ты громоздишь на полотне его черные остроги, а сквозь камень вдруг начинает что-то просвечивать. Какой-то эфирный кокон. Нежный, неясный. Видимый только тобой кокон. Да что за черт? – злишься ты. Почему? Какой кокон? Тут взбесишься, правда? Ведь этот кокон явно нематериален, он всего лишь вспышка света, ничего больше. Правда, он имеет определенные очертания, определенную динамику. И ты бормочешь, не понимая себя. Ты яростно переругиваешься с управляющим тобой невидимкой. Ты начинаешь осознавать, что известные тебе вершины искусства всего лишь какая-то ступень, вовсе не высшая. Ты начинаешь догадываться, что можно сделать еще один шаг вперед. Вот только как угадать, правильно ли ты понимаешь тебе открывающееся? Представьте, инспектор, что вы нашли на берегу моря какие-то ссохшиеся неопределенные останки. Останки каких-то обезвоженных волокон. Как, скажем, вам, никогда не видавшему медуз, никогда о них не слышавшему, понять, что ваша находка и есть останки медузы, только высушенные временем? Однажды, разглядывая работы Оргелла, я спросил: что это? – и указал на просвечивающий сквозь камни эфирный кокон. Оргелл ответил просто: не знаю.

– Думаете, сюжеты картин действительно были подсказаны Оргеллу Голосом?

Вулич странно усмехнулся:

– А почему не Воронкой?

– Воронкой?.. – пробормотал я, отчетливо понимая бессмысленность своих вопросов.

– Или почему не другим Разумом?..

Я резко поднял голову.

Нет, Вулич не смеялся надо мной.

Он сидел, низко опустив голую шишковатую голову, спрятав пальцы рук в мошной бороде, и медленно повторил:

– А почему не другим Разумом?

Потом он поднял голову, и в его черных влажных глазах я увидел печаль.

– В конце концов, – сказал он, – были и такие гипотезы.

– Гипотезы отчаяния всего лишь, – сухо возразил я. – Когда нечего сказать, обращаются к другому Разуму. Но в чем, черт вас побери, разум этого Голоса? В бессмысленном повторении одних и тех же вопросов? «Что значит никогда?.. Что значит погиб?.. Что значит бессмертие?..»

– Вы слышали именно такие вопросы? – в голосе Вулича прозвучало детское любопытство.

– А вы?

Вулич не ответил.

– Ну да, – усмехнулся я. – У вас нет запретов, просто некоторые вещи у вас не обсуждаются. Вы помешались на этой вашей Воронке.

– Почему на нашей? – Вулич почему-то прицепился именно к этому слову. – Воронка не наша, инспектор. Нашего вообще ничего не существует. Даже наш собственный организм рано или поздно выходит из подчинения, начинает давать сбои. Разве не так? Это все условности, инспектор. Наша Земля, наша Несс, наша Галактика, это мы только говорим так. С чего вы взяли, что в природе есть что-то наше? Да, конечно, мы можем при желании погасить звезду Толиман, разнести на куски ненужную планету, выставить пару маяков в созвездии Волопаса, но разве от этого что-то станет нашим? Наконец, инспектор, мы даже Воронку можем перекрыть стиалитовым колпаком, упрятать ее от глаз, ну и что? Разве она станет от этого нашей?

– Послушайте, Вулич, – сказал я. – Все это всего лишь философия двух удрученных людей. А я привык иметь дело с фактами. Просто с фактами. Меня убеждают только факты. Не одна сотня колонистов нашла смерть на Губе, причем мучительную смерть. Почему? Вы можете это объяснить? А некто Оргелл свалился прямо в Воронку, и тому есть подтверждение, и все же Оргелл выбрался из Воронки. А? Каким образом? В Оргелла к тому же несколько раз стреляли, ему разворотили весь живот, он был мертв, он был абсолютно мертв, и этому тоже есть свидетели, тем не менее убитый Оргелл вновь воскрес. Почему? Вы можете объяснить? Сам он ведь ничего не помнит, ничего не может рассказать о своем путешествии в Воронку. И, наконец, Бетт Юрген. Это тоже факт. Разве она не знала, чем грозит прыжок в Воронку? Знала. Но почему-то ее это не остановило. Почему? Может, вы это объясните?

– Собственно говоря, те же самые вопросы мог задать вам и я, – Вулич нехотя, через силу улыбнулся. – Кажется, бес сомнений вас еще не замучил.

– Вы о чем-то догадываетесь? – спросил я напрямик. – Если да, то говорите, не тяните. Что может стоять за всем этим?