Великий Краббен

Хорошо, если Никисор, Сказкин-младший, ходил с отцом в баню лишь в малолетстве, — незачем маленькому мальчику видеть таких распутных гидр, дерущихся из-за утопающего красавца, незачем маленькому мальчику видеть таких непристойных русалок, сцепившихся из-за бородатого моряка!

Но не это было главным в накожном альбоме Серпа.

Среди сердец, пораженных кортиками, среди сирен, крутящихся как лебеди на полотнах Эшера, среди пальм, раскинувших веера острых листьев, под сакраментальным и святым «Не забуду…» (в этой фразе неизвестный художник допустил орфографическую ошибку: «…в мать родную!»), по узкой спине бывшего интеллигента, выгнув интегралом лебединую шею, широко разбросав ласты, шел сквозь буруны… Краббен!

— Краббен! — завопил я.

Эхо еще не отразилось от скал, а Сказкин мчался к пещере. Его кривых ног я не видел — растворились в движении; тельник летел за спиной как крылья.

— Стой, организм! — крикнул я, испугавшись, что и это чудовище покинет кальдеру.

Сказкин остановился.

Левая щека Сказкина дергалась.

Сказкин крепко сжимал тозовку — сразу двумя руками.

— Я про того, — пояснил я, — который плывет по твоей спине… Кто его тебе наколол? Когда? Где? Быстро!

— Да один кореец в Находке, — нехотя признался Серп Иванович. — Он не мне одному колол.

— Краббена?

— Да он хоть черта выколет, только поставь ему пузырек. Мастер!

— Но ведь чтобы выколоть Краббена, надо его сперва увидеть!

— Начальник! — укоризненно протянул Сказкин. — Да я тебе уши пропилил, одно и то же твержу: старпом такого видел с «Азова», других ребята с «Вагая» видели. А однажды, начальник, я в Суэцком канале с одним аргентинцем снюхался…

Договаривать Сказкин не стал. Быстро подергал левой щекой и одним прыжком, будто у него и правда, наконец, оформились крылья, махнул в пещеру.

— Да стой ты!

Но Серп Иванович, свесив ноги с козырька, уже бил прицельно из тозовки в мою сторону. Пули с визгом неслись над головой, звучно шлепались в воду. Прослеживая прицел, я обернулся.

Без всплеска, без шума, как кекур из расступившихся вод, на меня шел Краббен.

Краббен был велик.

Он был огромен.

Он был как змей, продернутый сквозь пухлое тело непомерно большой черепахи. Мощные ласты были разброшены как крылья, с трехметровой высоты смотрел на меня круглый, неморгающий глаз, подернутый тусклой пленкой.

Чернькй, мертво отсвечивающий, Краббен был чужд всему окружающему. Он был из другого мира, он был другой, не такой, как мы; он был порождением чего-то чуждого; даже от воды, взбитой его ластами, несло другим миром, несло мертвой тоской, несло мертвым холодом.

Лежа на полу пещеры, зная, что сюда-то Краббен не дотянется, я пытался его зарисовать — пальцы неумело давили на карандаш, грифель крошился.

— Однако шею он держит криво, — удовлетворенно пропыхтел Сказкин.

— Так ему хочется, наверное.

— Не скажи! Это я пульнул. Теперь он у нас контуженый!

— Из твоей-то пукалки?

— И правым ластом, заметь, йе в силу работает — убеждал Сказкин. — Ты так и запиши: это Сказкин поранил змея, не баловства ради, а для науки, для большой пользы ее.

Опираясь на ласты, Краббен тяжело выполз на берег. Он был огромен, он был тяжел — камни впивались в его дряблое массивное тело и короткая мертвая судорога вдруг молнией передернула его от головы до хвоста. Фонтан брызг окатил пещеру и Сказкин вновь ухватился за тозовку.

— Отставить!

Примерно метра не хватило Краббену, чтобы дотянуться мордой до нашей пещеры.

Это взбесило Краббена.

Рушились камни, шипели струи песка, несло взбаламученным илом, падалью, смрадом. Несколько раз, осмелившись, я заглядывал Краббену чуть ли не в пасть, но тут же отступал перед мощью и мерзостью стертых желтых клыков.

— Надолго это он? — спросил Сказкин.

— Его спрашивай!

Но поведение Краббена и мне не нравилось.

Расслабившись, устав, он, наконец, расползся на камнях, как гигантская черная медуза. Судороги короткими волнами вновь и вновь потрясали его горбатую спину. Плоская голова дергалась, как у паралитика, из пасти обильно сочилась слюна. Низкий, протяжный стон огласил плоские берега.

— Тоже мне гнусли! — сплюнул Серп Иванович, отползая в глубь пещеры.

Стоны, пронзительные, жуткие, рвущие нервы, длинно и тоскливо неслись над мертвой, как в Аиде, водой.

— Чего это он? — беспокоился Серп. — Чего ему нужно?

— Нас оплакивает…

— А сам долгожитель, что ли?

— Все мы смертны, Серп Иванович, — заметил я. — Только… одни более, другие — менее…

С высоких бортов кальдеры белесыми струями потек, наконец, туман. На уровне входа в пещеру он концентрировался в толстые овальные лепешки, и низкий, полный доисторической тоски, стон Краббена ломался в тысяче отражений. Мы будто попали в центр неумолкающего камертона, и когда туман затопил кальдеру от борта до борта, этот скрипучий, рвущий сердце стон перешел в столь же безнадежный и мертвый плач…

Забившись в дальний угол, Серп Иванович негромко поносил Краббена. Тельник он плотно заправил в штаны с лампасами и, теперь я не видел ни наколотого, ни настоящего Краббена. Тем не менее оба они были рядом.

Да и куда им, собственно, было деться?