Великий Краббен

Следует отдать должное Мякишеву: он летал в Тынду, вникал, описывал, организовывал… Само собой, появилась монография, а там и состоялась защита докторской диссертации. Сработано, впрочем, все было добротно, и материал был богатый. Звезд с неба, правда, Мякишев не хватал, но нашел способ компенсировать их отсутствие: он выступал не столько как исследователь, сколько — как защитник синеоков. Он связал проблему синеоков с охраной природы, ставил вопрос о заповедниках по трассе БАМа, где могли бы жить синеоки, и предостерегал от возможного браконьерства в районах нового освоения. Он вел беседы по. радио и телевидению и рассылал докладные записки в руководящие органы. Ему, наконец, по рекомендации Ладыкина, поручили координацию разрозненных исследований в рамках ЮНЕСКО. Словом, скоро уже не говорили о синеоках, не упоминая Мякишева; и всякий воспринял как должное, когда в их видовое наименование вписали латинскими буквами: miakishev.

Как хотите, но его деятельность немало дала синеокам: их оберегали, им помогли в трудную зиму восемьдесят первого года… Синеоки, между тем, относились к Мякишеву сдержанно.

Сколько раз я наблюдал: вот они смотрят друг на друга, Мякишев и Лайнаумэ. Полное лицо Мякишева доброжелательно, залысины его словно специально для того существуют, чтобы вызывать к нему симпатию, во взгляде достоинство и еще — внимательность врача или близкого родственника. Лайнаумэ иногда улыбнется, но это лишь вежливость по отношению к старшему по возрасту; лицо Лайнаумэ непроницаемо, смотрит он настороженно; порой мне чудилось и большее.

Дело в том, что синеоки не задавали вопросов. Они, надо вам сказать, обладали даром чувствовать человека… Но вы не из синеоков, вам надо объяснить.

Был у нас специалист по молекулярному анализу Феликс, свойский такой парень, охотно ездил в экспедиции к синеокам. Он сделал работу на пару с видным тогда аналитиком, на нее, кстати, и до сих пор ссылаются. Работа получила медаль Академии. Немного погодя Мякишев произвел едва заметные перемещения в отделе, прямо-таки неуловимые для невооруженного глаза. Феликс оказался не у дел и стал чахнуть. В конце концов случилось следующее: он заподозрил своего лаборанта в симпатиях к сальвадорской хунте. Можете смеяться или пожимать плечами; конечно, медицинский случай. Феликс попал в больницу на месяц, там его чем-то накачали и выпустили; вскоре он опять угодил к врачам, на полгода. Прежнего Феликса мы уже не увидели. И причина-то вроде никак не связана с Мякишевым.

Был Алеша, психолог, очень тонко организованный юноша, тестами занимался, хорошо контачил с синеоками. Однажды, по случаю, Мякишев его использовал, чтобы завалить рукопись возможного конкурента: попросил Алешу изучить слабые стороны, затем пустил в ход его замечания. Алеша, мы знали, объяснялся потом с Мякишевым; Мякишев не отпирался, а намекнул на вероятность сокращения штатов. Прошло не очень много времени, Алеша поссорился с невестой и наглотался таблеток. Повод опять-таки вовсе с Мякишевым не связанный. Алешу спасли, успели; но это уже был, конечно, другой человек.

Мякишев, надо сказать, очень нервничал, когда перемещал Феликса, когда прижимал Алешу. Понятно, он опасался: парни что-то предпримут, поднимется скандал в отделе, вокруг отдела… Но они тихо сходили на нет. Сначала у Мякишева, похоже, наступало ошеломление. Недолгое, но заметное. Видно, его потрясала легкость, с какой все делалось. Он ожидал чего угодно, — только не этого. Они тихо сходили на нет. И тогда Мякишев кидался заботиться о них. Устраивал в лучшие поликлиники, раздобывал дефицитные лекарства, хлопотал о путевках… И ведь это было искренне, я видел; теперь, когда они не представляли опасности, но нуждались в его помощи, — он счастлив был дать им эту помощь, у него потребность была помогать слабым, он нуждался в том, чтобы в нем нуждались, и жаждал творить добро…

Я неточно выразился, сказав, что синеоки не задавали вопросов. Нет, задавали. Были такие вопросы, которые они задавали. Несколько раз я оказывался тому свидетелем.

— Не бойся… — говорил Лайнаумэ Мякишеву. — Ничто тебе не угрожает. Почему ты всегда боишься?

Обычно это при мне происходило: Ладыкин велел не отпускать Мякишева одного в сопки, — мало ли…

— Разве можно понять то, чего не любишь? — спрашивал Лайнаумэ Мякишева.

Вопросы; если синеоки их задавали, оказывались у них, видите, вот такие. Что же, они были хорошие ребята, и каждый из них жил в ладу с природой. Были ли они простодушны? Думаю, другое; они были и р я м о-душны. И потому вопросы их были таковы.

— Подумай, — обращался Лайнаумэ к Мякишеву, — ты о нас заботишься? Или иначе ты не умеешь заработать на жизнь?

Ладыкин не вмешивался. Он все передоверил Мякишеву. Его интересовали только методы исследования. Он был специалист по методикам.

— Неужели можно защищать кентавров и губить людей? — спрашивал Лайнаумэ.

Само собой, Мякишев держался с синеоками как представитель человечества в целом.