Великий карбункул

молвил художник и, взяв ее за руку, отвел в сторону. - Взгляд художника, истинного художника, должен проникать внутрь человека. В том-то и

заключается его дар, предмет его величайшей гордости, но зачастую и весьма

для него тягостный, что он умеет заглянуть в тайники души и, повинуясь

какой-то необъяснимой силе, перенести на холст их мрак или сияние, запечатлевая в мгновенном выражении мысли и чувства долгих лет. Если бы я

мог убедить себя, что на этот раз заблуждаюсь!

Они подошли к столу, где в беспорядке лежали наброски гипсовых голов, рук, не менее выразительных, чем некоторые лица; зарисовки часовен, увитых

плющом; хижин, крытых соломой; старых, сраженных молнией деревьев; одеяний, свойственных далеким восточным странам или древним эпохам, и прочих плодов

причудливой фантазии художника. Перебирая их с кажущейся небрежностью, он

поднял один карандашный набросок, на котором были изображены две фигуры.

- Если я ошибаюсь, - продолжал он, - если вы не видите, что на вашем

портрете отразилась ваша душа, если у вас нет тайной причины опасаться, что

и второй портрет говорит правду, то еще не поздно все изменить. Я мог бы

переделать и этот рисунок. Но разве это повлияет на события?

И он показал ей набросок. Дрожь пробежала по телу Элинор, она едва не

вскрикнула, но сдержалась, привыкнув владеть собой, как все, кому часто

приходится таить в душе подозрения и страх. Оглянувшись, она обнаружила, что

Уолтер подошел к ним и мог увидеть рисунок, но не поняла, заметил ли он его.

- Мы не хотим ничего менять в этих портретах, - сказала она поспешно. -

Если мой портрет выглядит печальным, то тем веселее буду казаться рядом с

ним я.

- Ну что ж, - поклонился художник, - пусть ваши горести окажутся

воображаемыми и печалиться о них будет лишь этот портрет! А радости пусть

будут столь яркими и глубокими, что запечатлеются на этом прелестном лице

наперекор моему искусству.

После свадьбы Уолтера и Элинор портреты стали лучшим украшением их

дома. Разделенные только узкой панелью, они висели рядом и, казалось, не

сводили друг с друга глаз, хотя в то же время неизменно провожали взглядом

каждого, кто смотрел на них. Люди, много поездившие на своем веку и

утверждавшие, что знают толк в таких вещах, относили их к числу наиболее

совершенных образцов портретного искусства, тогда как неискушенные зрители

сличали их черту за чертой с оригиналами и приходили в восторг от

удивительного сходства. Но самое сильное впечатление портреты производили не

на знатоков и не на обычных зрителей, а на людей, по самой природе своей

наделенных душевной чуткостью. Эти последние могли сначала скользнуть по ним

беглым взглядом, но затем в них пробуждался интерес, и они снова и снова

возвращались к портретам и изучали изображения, словно листы загадочной

книги. Прежде всего привлекал их внимание портрет Уолтера. В отсутствие

супругов они обсуждали иногда, какое выражение художник намеревался придать

его лицу, и все соглашались на том, что оно исполнено глубокого значения, хотя толковали его различно. Портрет Элинор вызвал меньше споров. Правда, они каждый по-своему объясняли природу печали, омрачавшей лицо на портрете, и по-разному оценивали ее глубину, но ни у кого не возникало сомнений, что

это именно печаль и что она совершенно чужда жизнерадостному нраву их

хозяйки. А один человек, наделенный воображением, после пристального

изучения картин объявил, что оба портрета следует считать частью одного

замысла и что скорбное выражение Элинор чем-то связано с более взволнованным

или, как он выразился, с искаженным бурной страстью лицом Уолтера. И хотя

сам он дотоле никогда не занимался рисованием, он даже принялся за набросок, стараясь объединить обе фигуры такой ситуацией, которая соответствовала бы

выражению их лиц.

Вскоре друзья Элинор стали поговаривать о том, что день ото дня лицо ее

начинает заволакиваться какой-то задумчивостью и угрожает сделаться слишком

похожим на ее печальный портрет. В лице же Уолтера не только не было заметно

того оживления, которым художник наделил его на полотне, а напротив, он

становился все более сдержанным и подавленным, и если в душе его и бушевали

страсти, внешне он ничем не выдавал этого. Через некоторое время Элинор

заявила, что портреты могут потускнеть от пыли или выцвести от солнца, и

закрыла их роскошным занавесом из пурпурного шелка, расшитым цветами и

отделанным тяжелой золотой бахромой. Этого оказалось достаточно. Друзья ее

поняли, что тяжелый занавес уже нельзя откидывать от портретов, а о самих

портретах больше не следует упоминать в присутствии хозяйки дома.

Время шло, и вот художник снова вернулся в их город. Он побывал на

далеком севере Америки, и ему удалось увидеть серебристый каскад Хрустальных

гор и обозреть с самой высокой вершины Новой Англии плывущие внизу облака и

бескрайние леса. Но он не дерзнул осквернить этот пейзаж, изобразив его

средствами своего искусства. Лежа в каноэ, он уплывал на самую середину

озера Георга, и в душе его, словно в зеркале, отражались красота и величие

окружающей природы, которая постепенно вытеснила из его сердца воспоминания