Великий карбункул

- О скверных делах тут пишут, мистер Уильямс, - сказал он. - Хуже этого

в Новой Англии еще никогда не бывало. Ты, конечно, знаешь содержание письма?

- Да, разумеется, - отвечал Роджер Уильямс, - ибо губернатор

советовался по этому делу с моими собратьями из духовных лиц в Бостоне, и о

моем мнении тоже спрашивали. И его превосходительство поручил мне просить

тебя от его имени не разглашать эту новость сразу, чтобы не вызвать

возмущения в народе и не дать тем самым королю и архиепископу предлога

выступить против нас.

- Губернатор - мудрый человек, мудрый и притом мягкий и умеренный, -

сказал Эндикотт, мрачно стискивая зубы. - Однако я должен действовать по

собственному разумению. В Новой Англии нет такого мужчины, женщины или

ребенка, которых эта новость не касалась бы самым живейшим образом, и если

голос Эндикотта будет достаточно громким, его услышат мужчины, женщины и

дети. Солдаты, построиться в каре! Эй, добрые люди! Тут есть новость для

всех вас.

Солдаты окружили своего капитана, а он и Роджер Уильямс стояли вместе

под знаменем красного креста, в то время как женщины и старики

проталкивались вперед, а матери поднимали своих детей, чтобы те видели лицо

Эндикотта. Несколько ударов в барабан дали сигнал к молчанию и всеобщему

вниманию.

- Товарищи по оружию, товарищи по изгнанию! - начал Эндикотт, стараясь

сдержать охватившее его волнение. - Во имя чего покинули мы свою родину? Во

имя чего, спрашиваю я, покинули мы зеленые и плодородные поля, дома или, быть может, старые седые храмины, где мы родились и воспитывались, кладбища, где погребены наши предки? Во имя чего прибыли мы сюда и воздвигли наши

собственные надгробные плиты в этих необитаемых местах? Страшен этот край.

Волки и медведи подходят к нашим жилищам на расстояние человеческого голоса.

Туземец подстерегает нас в мрачной тени леса. Упрямые корни деревьев ломают

наши плуги, когда мы пашем землю. Дети наши плачут, прося хлеба, и мы

вынуждены возделывать прибрежные пески, чтобы накормить их. Во имя чего, снова спрошу я вас, разыскали мы эту страну с неблагодарной, бедной почвой и

неприветливым небом? Разве не во имя того, чтобы пользоваться нашими

гражданскими правами? Разве не во имя права свободно служить господу так, как нам велит наша совесть?

- Ты называешь это свободой совести? - прервал его голос со ступенек

молитвенного дома.

Это был голос “самовольного проповедника”. Печальная и спокойная

усмешка мелькнула на кротком лице Роджера Уильямса, но Эндикотт, возбужденный всеми событиями этого дня, с яростью взмахнул мечом в сторону

преступника, - у такого человека, как он, подобный жест выглядел весьма

зловеще.

- Что ты знаешь о совести, ты, мошенник? - воскликнул он. - Я говорил о

свободном служении господу, а не о своевольном осквернении и осмеянии его.

Не прерывай меня, или я велю забить тебе голову и ноги в колодки до

завтрашнего дня. Слушайте меня, друзья, не обращайте внимания на этого

проклятого смутьяна. Как я уже сказал, мы пожертвовали всем и прибыли в

страну, о которой едва ли слышали в Старом Свете, для того чтобы превратить

ее в Новый Свет и в трудах искать путь отсюда на небеса. Но что бы вы

думали? Этот сын шотландского тирана, этот внук папистки и прелюбодейки, шотландки, чья смерть доказала, что золотая корона не всегда спасает голову

помазанника от плахи…

- Не надо так, брат, не надо, - прервал его мистер Уильямс. - Такие

слова не годится произносить даже при закрытых дверях, а тем более на улице.

- Замолчи, Роджер Уильямс! - отвечал Эндикотт высокомерно. - Мой дух

прозорливее твоего в этом деле… Говорю вам, товарищи по изгнанию, что Карл

Английский и архиепископ Кентерберийский Лод, наш злейший гонитель, решили

преследовать нас и здесь. В этом письме сообщают, что они сговариваются

послать сюда генерал-губернатора, коему будет поручено вершить суд и

справедливость в стране. Они собираются также учредить идолопоклоннические

церемонии английской епископальной церкви; так что, когда Лод будет

целовать, как римский кардинал, туфлю папы, он сможет отдать Новую Англию, связанную по рукам и ногам, во власть своего хозяина.

Глубокий вздох слушателей, выражавший чувства гнева, страха и скорби, был ответом на это сообщение.

- Смотрите, братья! - продолжал Эндикотт с еще большей энергией. - Если

этот король и этот архиепископ добьются своего, то мы скоро увидим крест на

шпиле этой молельни, которую мы выстроили, а в ее стенах - высокий алтарь, вокруг которого и днем будут гореть восковые свечи. Мы услышим звон колокола

при освящении святых даров и голоса папистских священников, служащих мессу.

Но подумайте только, христиане, - неужели мы позволим свершиться всем этим

мерзостям, не обнажив меча, без единого выстрела, не пролив ни единой капли

крови, - и все это на самых ступенях церковной кафедры? Нет! Пусть рука ваша

будет тверда и сердце отважно! Здесь мы стоим на собственной нашей земле, которую мы приобрели за свои товары, которую мы завоевали своими мечами, которую мы расчистили своими топорами, которую мы возделали в поте лица