Великий карбункул

мастерской и банковским помещением внизу и с адвокатской конторой во втором

этаже, которое вам так хочется построить вместо моего.

- Ну, а расходы, Питер? А? - спросил несколько раздраженно мистер

Браун, уходя. - Их, я полагаю, сейчас же покроет чек, выписанный на “Банк

мыльных пузырей” ?

Джон Браун и Питер Голдтуэйт были оба известны в торговом мире двадцать

или тридцать лет назад как представители фирмы “Голдтуэйт и Браун”, однако

это товарищество вскоре распалось из-за внутреннего несоответствия его

составных частей. С тех пор Джон Браун, обладавший как раз теми качествами, которые присущи тысячам других Джонов Браунов, и благодаря упорству, которое

всем им свойственно, блестяще преуспел и сделался одним из самых богатых

Джонов Браунов на земле. Наоборот, Питер Голдтуэйт, после крушения

бесчисленных планов, которые должны были собрать в его сундуки бумажные

деньги и звонкую монету страны, стал таким же нищим, как любой бедняк с

заплатами на локтях. Разницу между ним и его прежним компаньоном можно

определить кратко, и состояла она в том, что Браун никогда не полагался на

удачу, но она всегда ему сопутствовала, а Питер считал удачу главным

условием выполнения своих проектов, но она постоянно изменяла ему. Пока у

него оставались средства, спекуляции его были великолепны, но в последние

годы они ограничивались такими незначительными делами, как игра в лотерее.

Однажды он отправился в золотоискательскую экспедицию куда-то на юг и с

поразительной изобретательностью умудрился там опустошить свои карманы более

основательно, чем когда-либо прежде, в то время как остальные участники

экспедиции полными пригоршнями набивали карманы золотыми слитками. Несколько

позже он истратил наследство в тысячу или две долларов на покупку

мексиканских акций и сделался благодаря этому владельцем целой провинции; однако эта провинция, насколько Питеру удалось установить, находилась в тех

местах, где он мог бы за те же деньги приобрести целую империю, а именно - в

облаках. По окончании поисков этой ценной недвижимости Питер вернулся в

Новую Англию таким изможденным и обтрепанным, что пугала на кукурузных полях

кивали ему, когда он проходил мимо них. “Их всего лишь трепало на ветру”, -

возражал Питер Голдтуэйт. Нет, Питер, они кивали тебе, ибо пугала узнавали

своего брата.

В то время, к которому относится наш рассказ, всего дохода Голдтуэйта

едва ли хватило бы на уплату налога за старый дом, в котором мы его застаем.

Это был один из тех запущенных, поросших мхом деревянных домов с башенками, которые рассеяны по улицам наших старых городов, с мрачно насупленным вторым

этажом, выступающим над фундаментом и как бы хмурящимся на окружающую его

новизну. Этот старый отчий дом, хотя и бедный, но расположенный в центре

главной улицы города, мог бы принести еще кругленькую сумму, однако

дальновидный Питер имел свои причины не расставаться с ним и не продавать

его ни на аукционе, ни частным образом. Казалось, что-то роковое связывает

его с местом, где он родился, ибо, хотя он часто стоял на грани разорения и

ныне находился именно в таком положении, он не делал шага за эту грань, -

того шага, который бы вынудил его отдать дом своим кредиторам. Здесь он жил, преследуемый неудачами, и здесь он будет жить, пока не придет к нему удача.

Итак, тут, в его кухне - единственном помещении, где огонь очага

разгонял холод ноябрьского вечера, - бедного Питера Голдтуэйта посетил его

прежний богатый компаньон. В конце их беседы Питер, охваченный чувством

унижения, взглянул на свою одежду, которая местами выглядела столь же

древней, как и времена фирмы “Голдтуэйт и Браун”. Верхнее его одеяние

представляло собой род сюртука, страшно выгоревшего и залатанного на локтях

кусками более новой материи; под ним была надета потертая черная куртка, несколько пуговиц которой, обтянутых шелком, были заменены другими, иного

образца; и наконец, хотя на нем и была пара серых панталон, они были очень

потрепаны и местами приобрели коричневый оттенок из-за того, что Питер часто

грел ноги у скудного огня. Внешность Питера вполне соответствовала

нарядности его одежд. Седой и тощий, с ввалившимися глазами, бледными

щеками, он представлял собой законченный образец человека, который до тех

пор питался вздорными проектами и несбыточными мечтами, пока уже не мог ни

поддерживать долее свое существование подобными вредными отбросами, ни

принимать более питательную пищу. Но в то же время Питер Голдтуэйт, этот

свихнувшийся простак, каким он, быть может, и был на самом деле, мог бы

сделать блистательную карьеру в обществе, используй он свою фантазию в

воздушных предприятиях поэзии, вместо того чтобы сделать ее злым демоном

своих коммерческих дел. В конце концов он был неплохим человеком, притом

безобидным, как дитя, и в той мере был честен и благороден и сохранял

врожденное джентльменство, насколько это позволили бы любому беспорядочная

жизнь и стесненные обстоятельства.

Стоя на неровных камнях у своего очага, Питер оглядел жалкую, мрачную

кухню, и глаза его загорелись энтузиазмом, никогда не покидавшим его