— Строгой конфиденциальности? Это само собой разумеется. Вы, я, Воронцов. Более никто.
— Конфиденциальности?.. Ну надо же! Вам говорили, что вы неправильный урук? — он снова ухватился за дверную ручку.
— Постоянно. Этому есть вполне логичное объяснение: я ублюдок, — пожал плечами я. — Полукровка. Неполноценный.
— Но Маухур…
— Маухур Поджигатель официально признал меня черным уруком, но ровно половина во мне — от самого обычного человека. Кровь есть кровь!
Демидова, кажется, такое объяснение устроило, и потому он поманил меня за собой и прижал палец к губам, призывая к тишине. И открыл дверь.
Беременная девушка — вот кого я там увидел. Она лежала внутри некого высокотехнологичного ложа, по форме напоминающего половинку яйца, к ее носу и рту, закрытым прозрачной маской, вели гофрированные трубки, к венам в локтевых сгибах были подсоединены катетер с другими трубками, по которым циркулировала кровь. Кругом стояли какие-то сложные приборы, мигающие огоньками и тихо гудевшие. На их экранах постоянно обновлялись цифры медицинских показаний, мелькали графики и странные символы. Я ни черта в этом не понимал — это точно.
Но самым странным было другое: вокруг ложа замерли четыре молодые женщины в бело-красных одеяниях, с распущенными седыми как снег волосами. Они стояли, сцепившись руками и закрыв глаза, на их лицах застыли напряженные выражения.
А лицо девушки на ложе… Оно было черным. Нет, это была обычная русская девушка, светловолосая, похожая чем-то на Григория Акинфиевича. Просто печать тяжкой болезни была такой явной, что смотреть без приступа жалости на страдалицу было невозможно. Огромные, темные круги под глазами, сухая как пергамент кожа, глубокие морщины, тоненькие запястья рук… И большой живот, под простыней. Там теплилась жизнь, это я совершенно точно знал! Простыня прямо при нас дернулась от толчка ребенка изнутри!
— Ох, — только и смог сказать я.
И Демидов уволок меня прочь, и у же в коридоре заговорил:
— Я нанял целый клан целителей. Боткины-Торопецкие, слыхали? Хотел Пироговых тоже, но они все на Государевой службе… Да и Боткины хороши, дело свое знают, видели их девушек? Меняются каждый час — иначе померла бы и Пелагеюшка, и внучок мой!
— Вот как! — оказывается, внучок. Тут любой нормальный дед за соломинку схватится. — И вы думаете — я смогу им помочь?
Наконец, появились дружинники Демидовых — в тяжелых доспехах и глухих шлемах. Я напрягся, а князь сделал успокаивающий жест: этих он, похоже, прекрасно знал. Воины вместе с нами шагнули на ту же самую платформу в шахте, и мы поднялись, субъективно, метров на пятадцать вверх. Я был готов поклясться — не было тут никаких дверей, когда мы спускались!
В просторной приемной за стойкой сидела категорически красивая девушка явно смешанных кровей: миндалевидный разрез карих глаз и четкие скулы говорили о североазиатских корнях, а пшеничная, толстая коса — о русских, сибиряцких. Увидев своего господина, она тут же встала со своего места, продемонстрировав традиционный, богато украшенный сарафан, и поклонилась в пояс, причем коса ляпнулась на пол.
— Глафира, немедленно распорядись подать мундир, а потом — обслужи нашего гостя, — интонации его сиятельства теперь звенели холодом и надменностью, и ни разу не напоминали того встревоженного свойского деда, который суетился вокруг меня все это время.
Сейчас это был хозяин жизни, царь и бог, БАРИН. И ему было абсолютно неважно, что бедная Глафира, завидев меня, едва в обморок от страха не упала.
— Господин Резчик — ожидайте меня здесь. Если возникнет нужда… В чем угодно — Глаша в вашем полном распоряжении, — бросил Демидов и ушел в стену, просто прямо в камень, как будто не было перед ним никакой преграды.
От этих слов девушка едва не лишилась чувств во второй раз. Похоже, говоря «в полном распоряжении» он имел в виду именно «в полном». Кто она ему — крепостная? Холопка? Кабальная? Интересно — разложи я ее прямо тут, на стойке — как бы он на самом деле отреагировал? Конечно, я не собирался этого делать. Что за свинство? Вообще не представляю — что делать с трясущимся от страха и ужаса тельцем, пусть и весьма привлекательных форм и размеров. Это по меньшей мере не интересно!
Усевшись в удобное кресло рядом с журнальным столиком, я закинул ногу на ногу и некоторое время смотрел на замершую аки трепетная лань за стойкой Глафиру.
— Глашенька, солнышко, — сказал я и увидел, как становятся круглыми ее восточные глаза. — А можно мне самую большую кружку кофе, какая у вас найдется, и три… Нет, четыре! Четыре капитальных бутерброда с маслом, колбасой и сыром?
— А буженинка?.. — пискнула девица-красавица.