Великий диктатор

Я долго потом размышлял над поведением взрослых, которые даже и не подумали вмешаться в наши детские разборки. И пришёл к выводу, что подобный подход в воспитании, который сейчас окружает меня со всех сторон, самый правильный и жизненный. Ребёнок учится сам принимать решения, драться или мимикрировать. А не как у нас, в моём времени — «а я маме скажу», «а я папе», «а у меня брат старший есть». Правда, в той же современной Финляндии моего времени за подобные действия, а тем более за телесные наказания, ребёнка из семьи забрали, а родителям неплохой срок впаяли бы.

Из всех этих поездок я узнал много нового про окружающий меня мир и людей. К моему удивлению, Финляндия конца девятнадцатого века оказалась вполне себе экономически и промышленно развитой. Только в Улеаборге было с пару десятков различных промышленных предприятий. Начиная от довольно крупного металлургического завода и заканчивая различными деревообрабатывающими заводиками.

Многие заводы перебрались через реку Оулуйоки в бывшее село Туйра, которое совсем недавно включили в состав города. Видимо, городские власти не захотели терять доход.

В городе была электростанция и электрическое освещение. И даже своя телефонная сеть. По крайней мере, у обоих родственников на стене висели телефонные аппараты, знакомые мне по книжкам и фильмам про революцию. В трубку которых нужно обязательно дуть и орать «алло, барышня, дайте Смольный».

Но самым главным событием всех этих поездок стало то, что меня, наконец, подстригли. Дед отвёл меня к своему знакомому цирюльнику, и мне сделали моднявую стрижку всех времен и народов «под горшок». Да ещё и покороче, как велел дед. Видимо, его тоже достали, впрочем как и меня, мои девчачьи патлы, на которых все кому не лень учились вязать косы, и я вечно ходил с косичками, которые сам развязать не мог. Матушке мои длинные волосы нравились, и она запрещала кому-либо подстригать меня, лично занимаясь моими волосами. Ну, против решения деда не попрёшь.

Он, гад такой, даже мой деревянный меч, который я любовно вытачивал целый месяц, умудрился продать за три марки на летней ярмарке. Только отлучился по его заданию принести еще головку сыра, возвращаюсь, а моей прелести уже нет.

— Деда, где мой меч?

— Покупатели нашлись, и я продал. Гордись, аж за три марки. На, вот, держи, — и протягивает мне, гад такой, монетку в пятьдесят пенни. — Сладости себе купишь.

— Это не честно! — заявил я ему и еле сдержал слёзы. Даже и не ожидал от себя таких эмоций от казалось бы, пустяка.

— Ну ты и, помпо, — обозвал меня дурачком дед. — За твою деревяшку, дали денег, а значит, это выгодно клану. Приедем домой, не забудь показать Эсу как ты это сделал. Он с деревом хорошо обращается, сразу наделает подобных мечей и тебе тоже. Ярмарка ещё неделю продлится, может и найдутся покупатели.

— Если я помпо, то ты — хёльмё (полный дурак), это мой меч! Давай две марки! А одну, себе оставь!

— Ах-ха-ха! — рассмеялся дед и стремительным движением схватил мою тушку, и обнял. — Уже торговаться начал учиться? Молодец! А вот ругаться на родного деда нехорошо, — и он отвесил мне легкий подзатыльник. — Понял?

— Да, деда, — пришлось кивнуть мне.

— Тогда подставляй ладошки, — и он отсчитал мне в ручки три, явно серебряных монетки. — Одну за товар, одну за сообразительность и еще одну за острый язычок. Смотри, не потеряй! Дома проверю!

Монетки оказались достоинством в одну маркку. Даже пару раз перечитал. Я-то думал, что местная валюта, как и немецкая марка, с одной буквой «к», а оказалось с двумя. Но в разговорной речи, все произносили название валюты как я привык, с одной «к». Или это специфика языка? Тогда и я не буду заморачиваться.

— Деда, а сколько это рублей? Ну, три наших марки?

— Если серебром, как у тебя, то как раз серебряный рубль.

— А бумажные?

— За бумажные столько же, три марки за один рубль. А если менять наше серебро, то пять марок серебром, это два бумажных рубля выходит. А зачем тебе это? — с подозрением спросил он.

— Просто, интересно, — смутился я.

— Молодец. Раз интересно, то правильный из тебя хозяин будет, — похвалили меня и опять взъерошили шевелюру.

Да что же это за привычка такая у взрослых? Издеваться над детскими волосами. Я так со своими сыновьями, по-моему, не поступал. Или поступал?

А вечером случилось несчастье. Я разбил стеклянный плафон у керосиновой лампы. Дед за ужином рассказал о нашей торговле и как я стребовал с него деньги. Причем рассказывал в восторженном ключе, мол смотрите какой молодец наш Матти. Но отец всё равно решил изъять у меня деньги.

— Ты ещё мал, Матти, — был его ответ на моё возмущение. — Потеряешь.

— Не потеряю. Я в ящик комода положу и буду копить.

— Нет. Отдавай, — своей категоричностью он мне напомнил моего племянника Андреаса, в нашем противостоянии из-за ножа.

— Не отдам! — побежал из-за стола к себе в комнату.