Великие дни. Рассказы о революции

Орочоны жили вдоль по реке в берестяных шалашах, и сородичи могли приходить к сородичам за сотни верст, как братья. Старики работали вместе с молодыми, пока были силы. Когда силы кончались, надо было умирать. Таков был закон жизни. В шалаше умирал старый орочон, отец охотника. Он ел не меньше семидесяти рыб на своем веку, — это значило: не меньше семидесяти раз он видел ход красной рыбы, — и ноги его, застуженные в жестоких простудах, отказывались служить. Он лежал в шалаше и покорно ждал смерти. Боги были немилостивы, и смерть не приходила к нему. Сыну стало его жаль, и он подумал: если грязь помогает зверю, почему она не может помочь человеку? Он положил старика в бат — выдолбленную лодку и поплыл по реке, чтобы оказаться ближе к звериному месту. Здесь он выволок старика и тащил его на себе целых два солнца. Старик был велик ростом, но тощ, и весили одни его кости.

Орочон приволок старика к болоту, выкопал ему ямку и посадил его по пояс в грязь. Потом он построил над ним из кольев и бересты шалашик, чтобы старика не мочили дожди, обильные в это время года. Старик две недели просидел в грязи и дожидался сына. Сын охотился на птицу и на зверя и приносил к шалашу добычу. Он располагался на древесном корье и готовил пищу. Две недели спустя он откопал старика и помог ему вылезти. Старик оперся на его плечо и попробовал передвигать ногами. Ноги начали сгибаться в коленях, и старик сделал первые шаги. К вечеру выбрались из болота, и он шел, опираясь на плечо сына. Теперь он снова мог двигаться, мог выезжать на лодке бить рыбу острогой, а значит, можно было отсрочить и смерть. Орочоны вернулись к своему жилищу, и весть об исцелении старика, которого не могли вылечить шаманы, облетела сородичей. Они поставили на опушке леса, возле грязи, кумирню, и бумажка со значками была посвящена самому лучшему и благосклонному богу — хозяину всего на земле. Место это стало священным, и ни один из сородичей не смел выдать его человеку другого племени.

В тысяча девятьсот двадцать первом году от отряда, который преследовал белых, отстал красноармеец Степан Дементьев. Отряд шел, растеряв обоз, изголодавшийся, оборванный и наполовину уничтоженный тифом. Надо было добить врага, чтобы не дать уйти ему к морю. Больных не на чем было везти, лошади падали без фуража, и отставших оставляли в нищих поселеньях или в зверовых шалашах гольдов и орочонов. Они надолго оставались в этих местах в одиночестве, среди людей, язык и обычаи которых были неведомы.

За море, за горы, за звезды спор,
Каждый шаг — наш и не наш,
Волкодавы крылатые бросились с гор,
Живыми мостами мостит Сиваш!

Так написал о последнем прорыве Красной Армии в Крым поэт Н. Тихонов. А художник Н. Самокиш создал об этом картину «Переход через Сиваш».

У Дементьева был ушиблен позвоночник. На него упало дерево, которое рубил он для гати. Ноги отнялись, и большой, здоровый человек лежал неподвижно, с мертвыми конечностями. Его оставили у орочонов с тем, чтобы вернуться за ним на обратном пути. Ему выдали немного муки и припасов и уложили в берестяном шалаше. В отверстии для выхода дыма видны были уссурийское темно-синее небо, большие звезды востока и широкая лапа хвойного дерева, говорившая человеку о жизни. Человек хотел жить. Он поднимался на локте и оглядывал скудное пламя очага и грубые лица орочонов, которые молчаливо готовили над огнем пищу. Люди накормили его, и он уснул. Лицо его было мокро, когда он засыпал. Он плакал над своим одиночеством и над своей судьбой — умирать, когда он был еще полон жизни.