Величие и проклятие Петербурга

Не я сам это придумал, и уже тридцать, сорок лет назад некоторые ученые делали потрясающие вещи. Это были люди огромного масштаба; большие ученые. Очень часто, работая над книгой, я вспоминал слова мудрого Мен-Кау-Тота из «Путешествия Баурджеда»: «Я только пыль под ногами великого мудреца». Лев Гумилев и Юрий Лотман, Топоров и Иванов… Все они сказали о Петербурге то, что приблизило понимание. Работами каждого из них я воспользовался. Но все эти ученые, которых я не стою, занимались не только Петербургом. Великий город стал для них одной из точек приложения для их методов. Наступал момент, когда они переставали заниматься Петербургом. А у некоторых из них, может статься, просто не хватило времени вырвать тайну Петербурга у Вечности и рассказать ее людям.

Встав на плечи гигантов, я разглядел то, что до сих пор сокрыто от большинства даже очень неглупых людей. Я открыл истину? Конечно нет, истину знает лишь Господь Бог. Я смог только приблизиться к истине больше, чем это удавалось до меня, и только. Многие стороны жизни Петербурга для меня и сейчас — непроницаемая тайна. И прошу помнить — я вижу дальше только потому, что смотрю с плеч гигантов.

Доктор философских наук, член Санкт-Петербургского Дома ученых

A. M. Буровский

Часть I ФЕНОМЕН ПЕТЕРБУРГА

Ведется ввоз и вывоз

Уже не первый год.

Огромный город вырос

И все еще растет.

Вздымает конь копыта

Над невской мостовой,

Над сутолокой быта,

Над явью деловой.

И все творится чудо,

И нам хватает сил,

И конь еще покуда

Копыт не опустил.

B. C. Шефнер

Глава 1 СУЩЕСТВО ФЕНОМЕНА

Я далеко вижу, потому что стою на плечах у гигантов.

Н. Коперник

Один и тот же процесс

С момента основания города в нем снова и снова повторяется одно и то же: Петербург изменяет всякого, кто прикоснулся к нему. Того, кто приехал и быстро уехал — того он изменяет незначительно. Приезжающего регулярно изменит уже достаточно заметно. Тот, кто поселился в Петербурге, незаметно, но и неостановимо превращается в петербуржца. А петербуржцы сильно отличаются от остальных русских. Коренные, потомственные петербуржцы составляют едва ли не субэтнос русского народа.

И процесс этот повторяется несколько раз, Петербург переделывает всех.

В середине — конце XVIII века складывается петербуржский слой высшей российской аристократии. Эти люди или родились в Петербурге, или прожили в городе долгое время… и они начинают довольно существенно отличаться от остального высшего дворянства всей Российской империи. Отличаться — и на уровне бытовых привычек (пили все же кофе, а не чай и не сбитень), и на уровне поведения.

В политике же — рождается тот уверенный в своих правах до некоторой нагловатости, решительно стремящийся к утверждению своего места в жизни типаж, который знаком России по более поздним временам. Называют этот человеческий тип по-разному — от «люди будущего» до «предатели», мы же предпочтем нечто нейтральное: «русские европейцы».

Слой это очень тоненький, в 1780-е годы он не включает и нескольких десятков человек. Рождается пока только некое легкое фрондирование, кухонные разговоры о том, что монарх мог бы соблюдать собственные законы. Ну, еще появляются какие-то придворные интриги, типа попыток Н. И. Панина убедить наследника престола Великого князя Павла Петровича подписать проект Конституции и возвести на престол уже ограниченного Конституцией монарха.

Но проходит всего два поколения — и петербургское фрондерство взрывается восстанием 14 декабря 1825 года. Между прочим, все участники заговора — если и не коренные петербуржцы, то долгое время жили в Петербурге — имели там близких друзей и знакомых.

Характерная деталь — попытку ограничить монархию в 1739 году смело можно назвать «общедворянской». Историки и царской России, и в советское время изо всех сил пытались представить «заговор верховников» чем-то совершенно верхушечным, а идею конституции — чуждой основной массе дворян. Это не так. В январе 1739 года возникла ситуация двусмысленная и полная соблазна: внезапно умер законный император Петр II. На его свадьбу съехались десятки тысяч дворян — чуть ли не половина всего жившего тогда на Земле русского дворянства. После смерти Петра II они никуда не разъехались, а приняли активнейшее участие в событиях.

Интригами Верховного тайного совета решено было пригласить на престол Анну Ивановну (прямых прав на престол не имевшую). Свой вариант аристократической конституции, легендарные «Кондиции», верховники выдали за «монаршую волю»… И неосторожно добавили, что Императрица, мол, хотела бы знать волю российского дворянства. Воля высказана была.