Среди этих беспокойств даже справедливые обвинения, направленные против могущественных лиц, вызывали слишком большие скандалы, которыми пользовались народные трибуны, чтобы волновать государство; эти скандалы легко можно было объявить преступлением как революционные происки, и тем пугать честных, но робких людей, с тайным удовольствием видевших преследование могущественного мошенника, но не смевших поддержать обвинителей. Действительно, оба обвиняемых, несмотря на красноречие отважного молодого человека, были оправданы, и Цезарь вследствие этих процессов сделался еще более ненавистным знати, подозрительно смотревшей на этого наглого и опасного племянника Мария.[283] Он понял, что сделал неосторожность и что момент был еще благоприятен молодым людям, служившим, подобно Помпею, делу Суллы. С войны против Брута Помпей возвратился еще более гордым, более честолюбивым, более уверенным в себе, чем был до отъезда. Он держал свое войско под оружием по соседству с Римом и всячески интриговал, чтобы быть посланным в Испанию на помощь к Метеллу; слабый сенат, боясь военного бунта, согласился на это, хотя Помпей еще не был избран ни на одну государственную должность.[284]
Упавший духом Цезарь решил вернуться на Восток, на этот раз в Родос, модный город, куда ездили все богатые римские юноши для усовершенствования в красноречии. Но во время путешествия с ним произошло неприятное приключение: он был захвачен пиратами, продержавшими его в плену на своем корабле пятьдесят дней до тех пор, пока возвратились его поверенные, в том числе его раб Эпикратес, посланный в Азию за деньгами для выкупа. Это был досадный досуг, который должен был многих позабавить в Риме; но честолюбивый молодой человек постарался утешиться, направив в Рим по получении свободы рассказ, вероятно очень преувеличенный, о своем пребывании среди пиратов. Он прожил среди них сорок дней, как принц, окруженный своими рабами, то играя с ними, то читая им свои поэмы, то угрожая их всех повесить, когда они ему дадут свободу. Он прибавлял, что, освободившись, он действительно вооружил судно, погнался за ними и многих распял.[285] Как бы то ни было, в Родосе он спокойно и серьезно принялся за учение, в то время как вокруг него, без его ведома и без ведома всех, мир обновлялся; революционное поколение Мария и Суллы исчезало, и вырастало поколение новое, родившееся около 100 г. до P. X.
Робкая мудрость людей еще раз была обманута. Бедствия этих ужасных лет не разорили навсегда Италию; когда страх перед революцией и реакцией прошел, она снова принялась жить, действовать, надеяться; она старалась приспособиться к новым условиям, созданным событиями, и извлечь из них сумму наиболее возможного счастья. Это вечный закон жизни народов, и многие причины позволили Италии выполнить его. Самые разрушения и грабежи междоусобной войны послужили до известной степени к восстановлению в италийском обществе равновесия между богатством и нуждой. Конечно, массовые убийства во время восточной и междоусобной войн должны были разорить мелкий подчиненный и платящий подати народ, бедный рабами и капиталами, живший своим трудом; эти войны отняли значительную часть людей, годных для войны и производства. Но эти убийства, напротив, были выгодой для такой нации, как италийская, где столько людей сражалось, чтобы эксплуатировать в своих выгодах политическое господство, уже приобретенное над народами бассейна Средиземного моря, и жить за счет работы своих рабов и подданных. Эти войны уменьшили число конкурентов в эксплуатации империи; острота борьбы смягчилась; во многих фамилиях, разреженных революцией, оставшиеся в живых оказались богаче по наступлении мира, несмотря на понесенные во время революции потери. Революция, кроме того, произвела в 86 г. кассацию трех четвертей долгов, т. е. освободила массу наследственных имений от самого тяжкого бремени, вознаграждая таким образом многих людей за убытки междоусобной войны к невыгоде незначительного меньшинства.
Италия реорганизовала в течение этого кризиса свою армию, и если она не могла спасти свою империю иначе как ценой дарданского мира, то она смогла после победы заставить Азию и Грецию уплатить часть издержек своей революции. Сулла захватил в Азии и продал италикам большое число рабов, он конфисковал в Греции много земель, принадлежавших городам и храмам, и сдал их в аренду италийским капиталистам; он внес в государственное казначейство остатки азиатской добычи — 15 000 фунтов золота и 115 000 фунтов серебра, которые теперь стоили бы около 20 000 000 франков,[286] а тогда стоили еще более. Если бы можно было знать суммы, розданные им солдатам в Азии и принесенные ими в Италию, суммы, издержанные в самой Италии для подкупа солдат демократической армии, суммы, которые он сохранил для себя или роздал своим друзьям, то получилось бы, может быть, число, в четыре или пять раз большее.