Вехи

самодисциплиной,   самообладанием,   но   видеть   и   в   ней   и   в   себе   самом   лишь   орудие

Промысла. Христианский святой – тот, кто и наибольшей мере свою личную волю и всю

свою эмпирическую)  личность  непрерывным и неослабным  подвигом преобразовал  до

возможно полного проникновения волею Божией. Образ полноты этого проникновения –

Богочеловек, пришедший, «творить не свою волю, но пославшего Его Отца», и «грядущий

во   имя   Господне».   Различие   между   христианством   (по   крайней   мере   в  этическом   его

учении)   и   интеллигентским   героизмом,   исторически   заимствовавшим   у   христианства

некоторые из самых основных своих дoт уроков жизни, в тайной надежде на новыйгмaтов – и преждe вcии. Это давно желанное и радостное возрождение,егoт уроков жизни, в тайной надежде на новый идею о равноценности

людей,   об   абсолютном   достоинстве   человеческой   личности,   о   равенстве   и   братстве,

теперь   вообще   склонны   скорее   преуменьшать,   нежели   преувеличивать.   Этому

содействовало,   прежде   всего,   интеллигентское   непонимание   всей   действительной

пропасти   между   атеизмом   и   христианством,   благодаря   чему   не   раз   «исправляли»   с

обычной самоуверенностью образ Христа, освобождая Его от «церковных искажений»,

изображая   Его   социал-демократом   или   социалистом-революционером.   Пример   этому

подал еще отец русской интеллигенции Белински

й16[

10]. Эта безвкусная и для религиозного

чувства невыносимая операция производилась не раз. Впрочем, сама интеллигенция этим

сближением как таковым нисколько и не интересуется, прибегая к нему преимущественно

в политических целях или же ради удобства «агитации».

Гораздо тоньше и соблазнительнее другая, не менее кощунственная ложь, которая в

разных   формах   стала   повторяться   особенно   часто   последнее   время,   именно   то

утверждение, что интеллигентский максимализм и революционность, духовной основой

которых является, как мы видели, атеизм, в сущности отличается от христианства только

религиозной   неосознанностью.   Достаточно   будто   бы   имя   Маркса   или   Михайловского

заменить именем Христа, а «Капитал» Евангелием или, еще лучше, Апокалипсисом (по

удобству его цитирования), или можно даже ничего не менять, а нужно лишь еще усилить

революционность интеллигенции и продолжить интеллигентскую революцию, и тогда из

нее   родится   новое   религиозное   сознание   (как   будто   уже   не   было   в   истории   примера

достаточно   продолженной   интеллигентской   революции,   с   обнаружением   всех   ее

духовных потенций, именно – великой французской революции). Если до революции еще

легко было смешивать страдающего и преследуемого интеллигента, несущего на плечах

героическую борьбу с бюрократическим абсолютизмом, с христианским мучеником, то

после духовного самообнажения интеллигенции во время революции это стало гораздо

труднее.

В настоящее время можно также наблюдать особенно характерную для нашей эпохи

интеллигентскую подделку под христианство, усвоение христианских  слов и идей при

сохранении   всего   духовного   облика   интеллигентского   героизма.   Каждый   из   нас,

христианин из интеллигентов, глубоко находит у себя эту духовную складку. Легче всего

интеллигентскому   героизму,   переоблачившемуся   в   христианскую   одежду   и   искренно

принимающему свои интеллигентские переживания и привычный героический пафос за

христианский   праведный   гнев,   проявлять   себя   в   церковном   революционизме,   в

противопоставлении   своей   новой   святости,   нового   религиозного   сознания   неправде

«исторической» церкви. Подобный христианствующий интеллигент, иногда неспособный

по-настоящему   удовлетворить   средним   требованиям   от   члена   «исторической   церкви»,

всего легче чувствует себя Мартином Лютером или, еще более того, пророчественным

носителем  нового религиозного  сознания,  призванным  не только обновить церковную,

жизнь, но  и создать  новые ее формы, чуть ли не  новую религию.  Также  и в области

светской политики самый обыкновенный интеллигентский максимализм, составляющий

содержание   революционных   программ,   просто   приправляется   христианской

терминологией   или   текстами   и   предлагается   в   качестве   истинного   христианства   в

политике.   Это   интеллигентское   христианство,   оставляющее   нетронутым   то,   что   в

интеллигентском  героизме  является   наиболее  антирелигиозным,  именно   его  душевный

16[10]  Белинский   писал   в   знаменитом   письме   своем   к   Гоголю,   этом   пламенном   и   классическом

выражении интеллигентского настроения: «что вы нашли общего между Христом и какою-нибудь, а тем

более   православною   церковью?   Он   первый   возвестил   людям   учение   свободы,   равенства   и   братства   и

мученичеством   запечатлел,   утвердил   истину   своего   учения...   Но   смысл   Христова   учения   открыт

философским   движением   прошлого   века»   (В.Г.Белинский.   Письмо   к   Гоголю.   С   предисловием

С.А.Венгерова. С.-П.Б. 1905, стр. 13).