Вэкфильдский священник

— Что-жъ, сказалъ онъ, — можетъ быть и бываютъ такіе чудовищные примѣры, какъ вы упомянули, то есть, когда въ одномъ и томъ же лицѣ низкіе пороки соединены съ крупными добродѣтелями; однакожъ, мнѣ никогда въ жизни не случалось встрѣтить что либо подобное. Напротивъ, я замѣчалъ, что когда умъ широко развитъ, то и сердечныя способности удовлетворительны. Даже и въ этомъ проявляется милость Божія, что когда сердце испорчено, то и разумъ ослабѣваетъ, и такимъ образомъ, по мѣрѣ того, какъ развивается въ человѣкѣ наклонность ко злу, способность къ его осуществленію становится слабѣе. Впрочемъ, это правило распространяется, какъ видно, и на другихъ животныхъ: посмотрите, какъ мелкія и безсильныя всегда злы, трусливы и коварны, между тѣмъ какъ одаренныя силою и мощью большею частію великодушны, смѣлы и кротки.

— Положимъ, что это-то все и справедливо, сказалъ я:- но мнѣ не трудно хоть сейчасъ указать на человѣка (съ этими словами я устремилъ на него пристальный взглядъ), умъ и сердце котораго составляютъ отвратительную противуположность. Да, сэръ, продолжалъ я, возвышая голосъ, — и я радъ случаю изобличить его въ такую минуту, когда онъ воображаетъ себя въ безопасности. Знакома ли вамъ вотъ эта вещь, сэръ, этотъ портфель?

— Какъ же не знакома, отвѣчалъ онъ съ полнѣйшимъ самообладаніемъ:- это мой портфель, и я очень радъ, что онъ нашелся.

— А узнаете ли вы вотъ это письмо? воскликнулъ я, — нѣтъ, не изворачивайтесь, сударь, а смотрите мнѣ прямо въ глаза и скажите, узнаете ли вы это письмо?

— Письмо? возразилъ онъ:- еще бы! я его самъ писалъ.

— И вы могли, продолжалъ я, — сдѣлать такую низость, проявить такую неблагодарность, что написали такое письмо?

— А какъ же вы-то могли сдѣлать такую низость, что распечатали и прочли мое письмо? возразилъ онъ съ безпримѣрнымъ нахальствомъ:- извѣстно ли вамъ, что за это одно всѣхъ васъ могутъ приговорить къ повѣшенію? Для этого нужно только, чтобы я отправился въ судъ и далъ подъ присягою клятвенное показаніе, что вы самовольно сломали застежки у моей записной книжки, и за это васъ всѣхъ повѣсятъ вотъ тутъ, передъ этою самою дверью.

Эта неожиданная и грубая выходка окончательно вывела меня изъ терпѣнія, и я, будучи не въ силахъ сдерживаться долѣе, крикнулъ:

— Безсовѣстный и неблагодарный негодяй! Иди прочь отсюда и не оскверняй долѣе моего жилища твоею низостью. Ступай и никогда не показывайся мнѣ на глаза. Уходи вонъ! И пусть тебя постигнетъ одно лишь наказаніе: проснувшаяся совѣсть, которая не дастъ тебѣ покоя!

Съ этими словами я кинулъ ему портфель, который онъ съ улыбкою поймалъ на лету и, преспокойно застегнувъ на всѣ скобки, ушелъ, оставивъ насъ въ глубокомъ недоумѣніи при видѣ его самоувѣренности. Жена моя была особенно раздосадована тѣмъ, что ничѣмъ не удалось разсердить его, и онъ, очевидно, нимало не стыдился своего поведенія.

— Душа моя, воскликнулъ я, желая успокоить страсти, черезчуръ разбушевавшіяся въ нашей семьѣ, - нечего дивиться тому, что у дурного человѣка стыда нѣтъ: такіе люди стыдятся лишь добрыхъ своихъ побужденій, а порочными гордятся. Въ одномъ аллегорическомъ сказаніи говорится, что Грѣхъ и Стыдъ вначалѣ были пріятели и всегда неразлучны; во вскорѣ они почувствовали неудобства своего союза: Грѣхъ часто доставлялъ Стыду большія безпокойства, а Стыдъ, въ свою очередь, склоненъ былъ разоблачать тайныя козни Грѣха. Они долго вздорили между собою и, наконецъ, порѣшили разойтись навсегда. Грѣхъ смѣло выступилъ въ путь одинъ, въ догонку за Судьбой, которая шла впереди, въ образѣ палача. Но Стыдъ, робкій отъ природы, воротился и присосѣдился къ Добродѣтели, отъ которой онъ вмѣстѣ съ Грѣхомъ давно ушелъ, въ началѣ ихъ общаго странствованія. И вотъ почему, дѣти мои, всегда такъ случается, что какъ только человѣкъ хоть немного поякшался съ Грѣхомъ, Стыдъ покидаетъ его на пути и спѣшитъ присоединиться къ тѣмъ немногимъ добродѣтелямъ, какія еще остались на свѣтѣ.

XVI. Вэкфильдское семейство прибѣгаетъ къ хитростямъ; но ему противопоставляютъ еще большую хитрость