Век гигантов

На третий день в плоты, поставленные на подмостках и соединенные друг с другом шестивершковыми бревнами и мостками, были погружены животные, запасы корма, продовольствия и дров. Меха, орудия, оружие и вся пещерная утварь тоже нашли себе место там. У коммунаров осталось еще время для того, чтобы сшить сорок кожаных мешков, наполнить их воздухом и поместить по десять штук под каждый плот.

На утро 4-го дня покинула пещеры коммуна. Небо опрокинулось на землю миллиардами ведер горячей воды; река вздулась, разломала двор, снесла все постройки и с лютой яростью принялась грызть обрыв. От беспрерывного ливня — среди бела дня стояли вечерние сумерки.

Проснувшись на 5-ое утро, коммунары увидели себя окруженными грязными потоками воды, низвергавшейся с обрыва в близкую-близкую реку.

К полудню их сняло с подмостков, к вечеру носило по гигантским вспененным буграм посреди трупов зверей и вырванных с корнем деревьев. Обрыв исчез, от леса кое-где торчали голые вехи.

На 6-е утро ничего, кроме взбудораженного простора мутных вод, для глаз не существовало. Где кончался этот простор, куда несло упавших духом коммунаров, — никому, даже маленькому Къколе, имеющему большую голову, известно не было. А несло с чрезвычайно большой скоростью; ветер свистал, гудел и выл мимо плотов, будто они падали в пропасть. Несло вместе с мутными валами, трупами зверей и вывороченными деревьями.

Все-таки маленький Къколя соображал кое-что, сидя у носового окна на переднем плоту и пытаясь проникнуть взором за серую завесу дождя и пара.

— Летим… Куда, как не в море? По пословице: все в море будет. Не сложилась ли эта пословица во время всемирного потопа? Может быть, в плиоцене, гм?

Первую неделю плаванья коммунары не скучали. Николка не давал им сидеть без дела, а освободившись, они дрались из-за места у окна. Дрались без сердца, но с упоением. Кто кого положит на две лопатки, тот смотрит в окно полчаса.

Окон было мало, желающих смотреть — много; у окон возникали шумливые очереди. Были еще развлечения, как-то: пляска, песни, игра и разговор по телефону. Телефон придумал Николка — не для развлечения — для дела. Протянул от первого плота до последнего водопроводные трубы, к концам труб приделал рупора из бересты. «Телефон» давал ему возможность сноситься с кормовым веслом и сообразовать таким образом управление плотами.

В первые дни второй недели родилась на плотах скука, заползало уныние. Серая, однообразная обстановка приелась, из-за окон перестали спорить и драться; валы да валы, дождь да дождь, пар и пар, — ничего нового… Надоел телефон, опостылели бесконечные пляс и песни. Затосковали коммунары по зеленым лесам, по широким степям, по вольной охоте. Ург перепел все старые песни, а из новых выходило одно:

Плывем, плывем, ух-ха-хао,
Не видать конца…
Воет ветер, ох-хе-хео,
Дождь — вода и пар — вода…

Больше ничего не выходило. Не было стимулов к вдохновению.

Опустив лицо на колени, Ург с утра до ночи скулил эту неприхотливую песенку. Как она действовала на неприхотливых же слушателей, показывает один коротенький инцидент, происшедший незадолго перед тем, как Ург совсем бросил петь — и новую и старые песни.

К нему подошел серьезный Ркша:

— Ург, слушай!

Ург не слыхал, он пел, порхая в мыслях по желтому горячему песку, по цветистым лужайкам под лазурным небом:

Плывем, плывем, ух-ха-хао,
Не видать конца…

— Слушай, Ург!..

Поэт поднял тоскливые глаза. Сначала ничего не увидал, потом увидел мрачно и решительно настроенного Ркшу — медведя.

— Что хочет от меня брат мой? — спросил он.

— Давай подеремся, — без намека на улыбку предложил Ркша.

— Зачем?.. — Поэт опешил.

— Ург меня побьет, Ург будет петь скверную свою песенку, сколько хочет. Ркша побьет Урга, Ург не станет петь…

Учитывая свои маленькие шансы на одоление волосатого богатыря, поэт отвечал печально:

— Пусть брат мой будет спокоен. Ург совсем не станет петь. Ох, как ему надоело петь!..

И он долго держал слово. Держал вплоть до того радостного утра, когда на омытых лазоревых небесах вновь появилось стыдливо-прекрасное солнышко. Тогда Ург сразу вдохновился и симпровизировал приветствие:

— Здравствуй, мой кругленький братец!
Ты такой же хороший,
Как бывает хорош испеченный в золе каштан.
И я хочу тебя съесть.

Солнце появилось на исходе второй недели. Воспрянули духом коммунары. Высыпали на крыши, щебеча, подобно разнежившимся воробьям. И тени уныния не осталось на их лицах. Забыта тоска, забыты невзгоды плаванья — теснота, духота и недостаток движения. Еще сколько угодно готовы были они плыть, ныряя по изрытому грядами волн полю… Иначе чувствовал себя маленький Къколя. Он не отходил от переднего окна и не спускал беспокойного взора с широкого горизонта, открывшегося впервые за все длинное плаванье.