Век Филарета

В круговороте дел он не придал большого значения донесению московского генерал-губернатора о том, что в день принесения присяги в Кремле упал большой колокол, называемый Реут. Жаль было погибших, но мало ли происходит несчастных случаев, такова жизнь. Что до мистической стороны происшедшего, то Александр Николаевич не позволял себе задумываться над этим, как с усмешкою относился к десятилетней давности предсказанию венской гадалки о стоящих на его пути шести покушениях. Надо было работать! Надо было жить!

За годы николаевского царствования первопрестольная мало изменилась. Дворянские особняки с колоннами составляли небольшие островки в пределах Бульварного кольца, но и в центре, а уж тем более на окраинах на каждом шагу встречались деревянные, часто неоштукатуренные дома и домики, большею частью с мезонинами, огороженные не всегда прямо державшимися заборами. Иные улицы за лето зарастали травой, а многочисленные сады и палисадники утверждали петербуржцев в мысли, что Москва — большая деревня.

Весной луж, грязи и навозу на улицах было столько, что иной раз нанимали извозчика только для переправы на другую сторону улицы или площади. Вечерами улицы едва освещались тускло горевшими фонарями, заправляемыми гарным маслом, которое фонарщики не без выгоды для себя экономили. На площадях и перекрёстках по-прежнему выстаивали часы грязные и грубые будочники с алебардами, служившие пугалом как для людей злых, так и для добрых.

Московское население покорно и безропотно подчинялось всем распоряжениям власти. Никто не дерзал курить на улицах. По выходным и по праздникам семьями отправлялись в свой приходской храм. Посты строго соблюдались. Московская аристократия интересовалась европейской политикой и тихонько порицала министров. Мелкопоместное дворянство покучивало, играло в картишки, иные вдруг безрассудно отдавались сердечным порывам. Чиновничество тянуло привычную лямку, ни на миг не забывая о своей выгоде. Купечество богатело и ворчало на неразбериху судов, на корыстолюбие власти, на стеснительные условия крепостничества. Студенты не решались отпустить длинные волосы или усы. Многоликое мещанство перебивалось как могло, растило деток и мечтало вывести их в люди.

Религиозность оставалась важной чертой московской жизни, но преобладала внешняя сторона, безотчётное исполнение привычных обрядов и внимание трудным для слуха церковно-славянским текстам. У немногих счастливцев было дома Евангелие на русском языке, распространяемое по Москве Обществом попечительства о тюрьмах. Впрочем, для всех москвичей благотворительность оставалась делом понятным и привычным. Благодаря ей выживали сотни нищих и калек, возникали приюты и богадельни, школы и больницы.

В Армянском переулке Дмитрий Петрович Горихвостов основал вдовий дом. Московская молва передавала, что он как-то спросил митрополита Филарета: «Учитель благий, что сотворю, да живот вечный наследую?» «Нищих и бескровных введи в дом твой, к сердцу твоему прими слёзы вдов беззащитных и сирот безродных», — ответил святитель. И дворянин не из богатых отдал свой громадный особняк и положил специальный капитал на приют для вдов лиц духовного звания. Позднее от горихвостовского заведения отделилось основанное московским митрополитом духовное учебное заведение для девочек, прозванное в народе «филаретовским».

Правда, родные Горихвостова были разъярены его решением и на похоронах благодетеля вдов и сирот не появились. За гробом шли митрополит Филарет, иерей с диаконом, чиновник от ведомства императрицы Марии да кучка старушек и девочек в тёмных платьях.

Столь же неизменной, как и благотворительность, оставалась вера москвичей в блаженных и юродивых. Самым известным и почитаемым среди них давно стал Иван Яковлевич Корейша, живший в просторной и чистой комнате Преображенской больницы. В углу возле печки он очертил мелком пространство в два квадратных аршина и не переступал сей границы. Немало посетителей предлагало ему деньги — он брал и туг же раздавал кому попало. Приносили ему еду — он сваливал в миску сразу кашу, щи, лимон, ананас, сёмгу и только тогда ел. Кто дивился, кто смеялся сумасшедшему, а кто и задумывался.

Был Иван Яковлевич сыном смоленского священника, после семинарии служил учителем в духовном училище, был любим учениками и уважаем начальством, но что-то влекло его на духовный подвиг. Он избрал самый тяжкий вид его — юродство. Бросил службу и поселился в хибарке на окраине Смоленска. Молился целыми днями. Ходил в рванье, ел что Подадут. Вдруг пошёл слух о прозорливости Корейши, и люди потянулись к нему за советами. Как-то вечером пришла с оглядкой небогатая дворянка и рассказала, что приезжий сановник из столицы сделал предложение её дочери и хочет увезти её в Петербург. «Не отпускай дочь! — сказал юродивый. — Он ведь женат. И трое детей». Получив отказ, сластолюбивый сановник затаил злобу на Корейшу и не поленился отомстить. Юродивый был объявлен «буйным и злобным умалишённым», перевезён в Москву «для лечения», а в больнице прикован цепями к стене.